Девушка с характером (СИ) - Якобс Анне

В зал вошли две пожилые дамы, медленно прошли мимо них, остановились у картин, обсуждая их. Прошла целая вечность, пока они ушли. Все это время Китти и Дюшан молча стояли друг напротив друга, поглощенные друг другом.

– Любовь, – произнес он тихо, – любовь к жизни, к красоте, к искусству… Как много мне хотелось бы вам рассказать, мадемуазель. С сегодняшнего дня мир для меня совершенно поменялся, будто я только родился… Не смейтесь, пожалуйста…

Она все равно захихикала, но, скорее, нервным, а не естественным смехом, который вызвал мгновенную реакцию.

– Вы смеетесь? Вы находите меня смешным?

Он вмиг оказался очень близко, она ощутила его дыхание, запах пальто, его руки. Он искал ее губы, и тут случилось невообразимое.

– Простите, – прошептал он ей в ухо. – Я не хотел. Не сейчас, не так быстро…

Золотые искорки проникали в нее подобно стрелам, сердце стучало молотом, пульс зашкаливал. Что это было? И что он сейчас сказал?

– Вы не должны думать, что я легкомысленный распутник, мадемуазель. Я ощутил страсть. Mon Dieu [8], я влюбился. Со мной такого не случалось давно, клянусь. Coupde foudre [9] – как гром среди ясного неба. Меня буквально накрыло, и я не мог этому противостоять. Простите мне мою назойливость. Так глупо и неловко с моей стороны.

– Простите, – прервала она его. – Все слишком быстро происходит. Не могли бы вы… не могли бы вы сделать это еще раз?

Дюшан выполнял ее просьбу. Зал завертелся вокруг вместе с картинами. Ее захватил хоровод форм и цветов, святых и кающихся, ландшафтов, зверей и каменных стен. Но пьянее всего был незнакомый мужской запах, обволакивавший ее всю.

24

– Я бы выбрала этот, фрейлейн.

Мари решительно указала на один из трех рулонов тканей, разложенных на раскроечном столе. Дорогой шелковый атлас небесно-голубого цвета. Кроме него предлагались еще матово-розовый сатин и светло-зеленый атлас.

– Почему именно этот? – удивилась Элизабет.

– Потому что голубой подходит к оттенку вашей кожи и особенно к глазам. Видите?

Мари подняла рулон, ловко отмотала несколько метров ткани и перекинула через плечо Элизабет.

– Матовым наружу, блестящими сделаем манжеты и декольте. Простой крой, узкие рукава, для них нам потребуется шифон того же оттенка. Рюши только на подол юбки, шлейф можно пышный. Цветок для декольте я сошью сама.

Элизабет разглядывала себя в зеркале и понимала, что новая камеристка права. Как умело она задрапировала ткань на ее плечах, как чудесно обозначила декольте и присборила атлас на талии. У этой Мари талант. Стоило дать ей в руки несколько модных журналов, как она уже пришла с готовыми вариантами, все элегантные, в духе времени и, самое главное, смотрятся на полной фигуре.

– Сюда подойдет колье. Жемчуг или тонкая золотая цепочка с голубыми камнями.

У Элизабет была цепочка с аквамаринами, подарок отца на Рождество три года назад. Да, идея ей нравилась.

– Волосы я бы небрежно собрала на затылке. Можно заплести, но не туго. Несколько локонов пусть спадают на лоб. Если хотите, я могу вам сшить и украшение на волосы. Ленту с жемчугом или перьями.

Такого рода безделушки она умела изготавливать мастерски, однажды ей пришлось целый год шить цветы. В эти дни обе швейные машины с ножным управлением работали вовсю, поскольку платья шили также для Китти и Алисии. Для этой цели пригласили закройщицу Циммерман, она знала толк в своем деле и работала на совесть. Но идеи Мари, ее вкус и умение обращаться с тканью были бесподобны. Элизабет сначала лишь терпела Мари, для кухарки та, по ее мнению, слишком уж задирала нос. Потом этот скандал с Китти. Но теперь у Элизабет сложилось другое мнение. Девушка была настоящим сокровищем, которое чуть не заперли в кухне навсегда.

– Так и сделаем, Мари. Сделай для госпожи Циммерман рисунок, она раскроит.

– Хорошо, барышня. Позвольте, я набросаю еще цветы и аксессуары в качестве украшения на волосы. Чтобы вы посмотрели, как я это себе представляю.

– Хорошая идея, Мари.

Элизабет покровительственно кивнула и послушно дала камеристке снять с себя ткань. Мари и впрямь хорошо рисовала. Китти могла сколько угодно еще учиться, но до камеристки ей далеко. В рисунках Мари было что-то особенное. Элизабет не смогла бы точнее описать это «что-то», но оно было и приковывало к себе внимание. Удивительно для девочки, которая, как однажды проговорилась мама, выросла в сиротском приюте.

Она встала, последний раз оглядела себя в зеркале, увидев, как обычно, бледное с двойным подбородком лицо. А волосы благодаря Йордан сегодня были уложены хорошо – в последние недели она из всех сил старалась одержать верх в отчаянной и бесперспективной конкурентной борьбе с Мари.

Элизабет вышла из закроечной, перед обедом она планировала написать своей больной подруге. Они с Серафиной вместе учились в пансионате, но прежде всего она думала об ее отце, полковнике фон Зантхайме, он был начальником лейтенанта. Фон Хагеман вернулся в расположение своей части, и Элизабет пыталась предотвратить появление лейтенанта на балу в доме Мельцеров.

– Простите, фрейлейн…

– Что такое, Роберт?

Он быстро посмотрел в сторону закроечной – за дверью стучали и трещали швейные машины.

– Не здесь, фрейлейн. Это… конфиденциально.

– У меня мало времени…

– Речь идет о письме, госпожа. Письме лейтенанту фон Хагеману…

Элизабет испуганно взглянула на Роберта, но признаков паники не уловила, он абсолютно владел собой. Однако на душе стало неспокойно.

– Быстро идите сюда.

Элизабет огляделась, в коридоре никого не было, тогда она толкнула дверь в свою комнату, и они вошли. Вообще Роберту нечего было делать в будуаре девушки, но нужда заставила.

– Что случилось?

– Августа видела, как я менял письма.

Это была плохая новость. Хотя до сих пор горничная молчала. Почему Роберт только сейчас пришел к ней?

– Августе неизвестно, кто написал подметное письмо. Она подозревает меня. И возможно, она намекнет об этом вашей сестре или даже вашей матери.

– С какой стати ей так делать? Мне казалось, вы с Августой хотите пожениться.

Роберт отрицал. Августа хотела склонить его к женитьбе, но он не поддался на шантаж.

Элизабет поняла.

– Она грозится все рассказать, если вы не поведете ее к алтарю? Так?

– Именно так, госпожа, – ответил Роберт. – Не беспокойтесь. Даже если она и болтает какие-то глупости, ей никто не поверит.

Элизабет помолчала, у нее на этот счет было другое мнение. Она задумчиво стала ходить по комнате, рассеянно подвинула вазу, пощупала складки штор. Нужно унять эту мелкую шантажистку, и не откладывая.

– Спасибо, Роберт. Можете идти. Остальное я возьму на себя.

Он поклонился, но было видно, что его беспокоит еще что-то.

– Поймите меня правильно, фрейлейн. Я ценю мою работу на вилле. Госпожа всегда была добра ко мне, и, кажется, имеет на меня виды. Мне было бы ужасно жаль, если та небольшая услуга, которую я вам оказал…

– Все хорошо, Роберт. Никто ничего не узнает.

Он хотел было что-то добавить, но нетерпеливый тон Элизабет заставил его промолчать. Умно ли он поступает, доверяясь ей? Еще пять минут назад этот шаг казался ему единственно возможным для сохранения собственной репутации. Сейчас он совсем не был в этом уверен.

Роберт приоткрыл дверь и застыл.

Мария Йордан шла по коридору со стопкой выглаженного белья, с другой стороны показалась швея, которая шла наверх в уборную для прислуги. Роберт терпеливо подождал, пока обе женщины уйдут, и только потом направился к служебной лестнице.

Элизабет тут же забыла о его присутствии, ее занимали другие вещи. Из верхнего ящика комода она достала обитый зеленой кожей ящик и поставила его на туалетный столик перед трюмо. На зеленом фоне красовалось золотистое тиснение в виде цветов, переплетающихся змей, птичек и бабочек. Этот ларец Элизабет несколько лет назад выпросила у матери и теперь хранила в нем самое дорогое.