Антонио Форчеллино - Червонное золото
Поул первым уселся на обитый красным стул как раз под фреской и, ни на кого не глядя, подождал, пока остальные займут свои места.
Рената вежливо указала мне на кресло в смежном зале, и я поспешила занять его, не выказывая никакой досады. Она вернулась в большой зал, где были места для остальных, и оттуда приветливо улыбнулась мне через открытую дверь.
Рядом с моим креслом стоял небольшой шкаф с книгами. Мне предупредительно оставили «Послания» Павла и «Метаморфозы» Овидия, чтобы я не скучала, пока идет совещание. Ничто не было оставлено случайно, включая открытую дверь; все означало полное доверие и уважение ко мне и избавляло меня от неизбежного смущения.
Я взяла в руки прекрасно иллюстрированного Овидия, но внимание мое сразу привлекла тишина в соседнем зале: Поул открывал совещание.
— Дражайшие братья и сестры. Перед тем как отправиться на Тридентский собор, мы попросили вас об этой встрече, ибо она чрезвычайно важна для нашего будущего и для будущего всего христианства. Мы не считали возможным ехать без всеобщего совета, и теперь, прежде чем ответить на любой из ваших вопросов, я от имени всех и во имя Господа прошу Витторию подарить нам одну из своих импровизаций, дабы укрепить наш дух для верных решений. Кроме того, наш любимый Микеланджело подарил мне один из своих рисунков, который я возьму с собой в Тренто. Его, несомненно, вдохновляла любовь к Господу, которую он носит в своем сердце.
Он обернулся, взял со стола дощечку, накрытую зеленым сукном, и, сняв его, показал рисунок присутствующим, приложив к груди. Его черное одеяние служило прекрасной рамкой. У всех вырвался вздох восхищения. Мадонна поднимала глаза и руки к небу, а умирающий Христос бессильно сползал с ее колен. Его поддерживали под руки два ангела, предоставив зрителям любоваться прекрасным растерзанным телом и скорбеть о Нем.
Я подняла глаза и увидела профиль Виттории: глаза ее неподвижно глядели на рисунок. Потом она заговорила, обращаясь к изображению Мадонны.
Поначалу слова с трудом слетали с полузакрытых губ, но постепенно голос ее окреп и полился, как звук виолы, на которой играли ангелы. Она говорила о запекшейся в волосах Христа крови, о запахе Его тела и о страдании матери. О теле, медленно остывавшем в руках, которые отчаянно пытались сохранить в Нем тепло и жизнь. О слезах, которые не могли пролиться, потому что она словно окаменела, о вере, которую она первая смиренно приняла, принеся в жертву того, кто был ей дороже жизни: сына.
Вскоре комната исчезла, и сама Виттория показалась мне сошедшей с фрески. Ее голос словно доносился из иного мира, оттуда, где за века, через боль и страдания всех, кто верил в эту жертву и в этого Бога, материализовалась их вера.
Живые слова становились теми осязаемыми образами веры, каких не достичь никакой торжественной мессе, никакой пышной литургии.
Преображенная верой хрупкая женщина превратилась в гиганта, и ее друзья это понимали, вбирая в себя ее речь как самый драгоценный из даров.
Я никогда не была чувствительна ни к воздействию веры, ни к предрассудкам, но слова Виттории меня настолько взволновали, что я не замечала своих слез, катящихся по щекам прямо на руки.
От этих слов по-настоящему умирал тот, кто был нарисован рукой Микеланджело. Обыкновенный цветной порошок, нанесенный рукой смертного художника на белую доску, обращался в живые фигуры, которые теснили людей, прижимали их к стене, как настоящие.
И вскоре комната была уже не в состоянии вмещать в себя кровь, запах, тепло, само тело Христа, возвращенное к жизни Витторией, как вода изо льда.
Теперь я понимала, где черпает силу Виттория. Ни делла Каза, ни Алессандро не могли наставить меня в вере, потому что сами не были к ней причастны. Поул первый понял эту провидческую и поэтическую силу. И половины ее было бы достаточно, чтобы до основания разрушить все горячечные разглагольствования Савонаролы.
Женщина за свою проповедь должна платить жизнью. Вот почему она скрывала и лелеяла ее в тайном кружке.
Что-то от этой громадной силы удалось, наверное, ухватить верному секретарю Поула Альвизе Приули, который быстро записывал слова Виттории на бумаге, отчаянно борясь с волнением.
Мне казалось, что массивные стены из туфа пошатнулись под натиском безудержной энергии, бьющей из уст Виттории. Я вцепилась в кресло и со стуком выронила из рук томик Овидия. Видение разрушало стены, рвалось к небу, к тому безграничному пространству, что открывалось за скалой, ставшей сразу маленькой и хрупкой.
Виттория вдруг вскрикнула и потеряла сознание, поток энергии сразу иссяк, и все молча замерли.
Элеонора и Джулия, опустившись на колени, приводили ее в чувство, обтирая ей лицо мокрым платком, и она наконец открыла глаза и огляделась, еще не понимая, где находится.
Убедившись, что Виттория окончательно пришла в себя, Поул раскинул руки, словно останавливая поток силы, бушевавшей в комнате, и заговорил мощным и певучим голосом пророка:
— Виттория, благодарю тебя за то, что преподнесла нам свой вдохновенный дар, еще раз позволив сполна ощутить величие благодеяния, которое совершил Христос, отдав себя в жертву за нас. Высокомерие, с которым настаивают на спасении души добрыми делами и соблюдением обрядов, есть оскорбление этой жертвы. Именно это мы и собираемся дискутировать в Тренто. Наиболее коррумпированная часть Римской церкви постоянно поддерживает в народе убеждение, что дела, молитвы и официальные обряды могут спасти душу. Мы же утверждаем, что единственной целью такой практики является обогащение духовенства и отдаление паствы от истинной веры. Наша задача — утвердить спасение через веру, а не через приверженность ложным верованиям.
— Высокочтимый падре, — вмешался до слез потрясенный Приули, — но таким образом мы рискуем открыть дорогу Лютеру, который стремится разрушить все авторитеты и догмы и подчинить себе Римскую церковь. А монархи, ставшие его опорой, только и видят, как бы завладеть церковным имуществом. Корысти курии они противопоставляют собственный цинизм.
Поул повернулся к Элеоноре, которая с царственным спокойствием взяла слово.
— Мы должны объединиться и достичь согласия, чтобы обновить церковь, не лишая ее влияния. Но именно курия упорно отвергает это согласие. Карафа думает только о кострах для реформатов и всех, кто не согласен сохранить его аппарат, не меняя его. Свою слепую жестокость он оправдывает тем, что ересь должно истреблять при рождении, чтобы не допустить опасного распространения. В Тренто надо искать объединения с лютеранами и с наиболее свободной частью римской курии. Многие монахи и теологи из монастырей моего герцогства заверили меня, что любой ценой приедут на собор, чтобы поддержать проект Реформы, которая навсегда покончит с торговлей верой. Многие властители Италии также просят о сокращении светской власти Папы и доходов церкви. Мы можем рассчитывать на серьезную поддержку, и наша игра не проиграна.
