Анри Ренье - Ромэна Мирмо
И, несмотря на эти рассуждения, Пьер де Клерси ощущал какой-то глухой и режущий стыд. Его мучили не слова Гомье и Понтиньона, а то чувство, которое он сам к себе испытывал. Разумеется, он не жалел, что отказался от предложения, с которым к нему явились его приятели; но это предложение, несмотря на всю свою нелепость, послужило тем пробным камнем, на котором он мог убедиться в своем душевном состоянии. Если бы даже они предложили ему куда лучшую, куда более реальную возможность проявить деятельность и энергию, его ответ был бы тот же. Качество предприятия, которым его соблазняли Гомье и Понтиньон, не оказывало влияния на его решение. Решение это вызывалось другой причиной, и эту другую причину Пьер де Клерси хорошо знал.
Лучезарный, четкий, повелительный образ Ромэны Мирмо возник у него перед глазами. Молча и серьезно он смотрел на него без всякой горечи. А между тем это Ромэна Мирмо вызвала в нем эту перемену, от которой он страдал. Это она, одним своим присутствием, взглядом, улыбкой, лишала его жизнь всякой цели, расстраивала ее навсегда, в то же время не желая сама заменить собою то, что она разрушила.
Потому что Ромэна Мирмо его не любила. Она выслушала его признание в любви, и оно ее не тронуло. Она ответила на него милыми, спокойными, ласковыми, дружескими словами, желая покончить с тем, что она называла недоразумением. Она предложила ему дружбу. Дружбу, вот все, что она могла ему дать! При этой мысли Пьер негодовал. Все в нем возмущалось против этой подачки. Дружбу в обмен на его любовь! Потому что он ее любил, он любил Ромэну, любил ее с того самого мгновения, когда она ему предстала впервые, с того вечера на Кателанском лугу, когда их глаза встретились в первый раз, когда он услышал ее голос, когда она отделилась от толпы живых, чтобы стать его жизнью, его жизнью, которая ей не нужна и в которой ему не нужно больше ничего из того, что было его молодым желанием, воинственной мечтой, надеждой.
Вдруг открылась дверь, обрамляя приятную полноту месье Клаврэ.
— Что это, Пьер? Лоран говорит, что ты не выходил сегодня. А погода чудесная. Послушай, нельзя так сидеть взаперти после того, как ты целый месяц провел на свежем воздухе. К тому же у тебя неважный вид, мой милый, что, впрочем, подтверждает мои взгляды старого парижанина и горожанина на деревню.
При виде тоскливого взгляда Пьера месье Клаврэ умолк. Глаза у молодого человека были впалые и горящие. Месье Клаврэ продолжал:
— Да, неважный вид, удрученный… Или у тебя неприятности? В таком случае лучше их поведать старому Клаврэ, чем топить их в вине.
И месье Клаврэ, улыбаясь, указал на рюмки и бутылку портвейна. Пьер де Клерси повел плечами и разразился нервным смехом.
— Ах да, портвейн! Это не я его пил, это у меня были Гомье и Понтиньон.
Он помолчал, потом небрежно продолжал:
— Да, и можете себе представить, они хотели увезти меня в Китай, в свите принца Лерэнского, которому они продали душу. О, совершенно нелепый проект!
Месье Клаврэ воздел руки к небу.
— В Китай!
Он подошел к Пьеру и тихо положил ему руку на плечо.
— В Китай, мой милый Пьер? А знаешь, тебе, может быть, и не мешало бы съездить в Китай! Это бы тебя встряхнуло.
Голос месье Клаврэ звучал серьезно. Пьер де Клерси опустил голову и ничего не ответил.
VII
Войдя в просторный зал ресторана, мадам Мирмо сразу успокоилась, потому что он был почти пуст. Стояли последние дни чудесного сентября, парижане были в разъездах, и еще мало кто возвращался. Вернувшись из Ла-Фульри, Ромэна Мирмо нашла Париж таким же пустынным, каким он был, когда она уезжала в августе. Поселившись в том же отеле Орсе, она снова принялась бродить по городу. На этих прогулках ее сопровождал добрейший месье Клаврэ и, раз или два, Пьер де Клерси; но Пьер, по его словам, был очень занят, и в общем после своего возвращения она встречалась с ним редко.
Вранкуры все еще были в Нормандии. Месье де Вранкур поджидал там наследство старой тетки, владевшей великолепным экземпляром «Сказок» Лафонтена[38] в издании Королевских Откупщиков[39], на бумаге большого формата, в переплете с гербом мадам Дю Барри[40]. Как раз в это утро Ромэна получила письмо от Берты де Вранкур. Она прочла его на ходу, идя вдоль набережной. Почта принесла ей также вести об ее муже. Месье Мирмо был на пути в Мешхед[41]. Он был в восторге от Персии. Дойдя до площади Согласия, Ромэна Мирмо остановилась. Она была в нерешительности. Возвращаться завтракать в отель ей не хотелось. Почему бы ей не поехать в ресторан на Кателанском лугу? Она подозвала таксомотор и велела везти себя в Булонский лес.
И вот, облокотясь о столик, она радовалась своему выбору. Ожидая, пока ей подадут, она с удовольствием оглядывала большой пустынный зал, прохладный и в то же время светлый. На поставце мягко поблескивало серебро. Почти все столики были свободны. Кое-где несколько молчаливых и одиноких посетителей. Лакеи ходили взад и вперед, с деятельным, умелым и беспечным видом. В широкое окно Ромэна видела приятную декорацию Кателанского луга, ровный песок аллеи, широкую лужайку, купы красивых деревьев с уже кое-где пожелтевшими листьями. Хоть и было тепло, все-таки чувствовалась близость осени, и это ощущение придавало особую прелесть этим мягким дням исхода лета. Между тем Ромэна Мирмо кончила завтракать. Метрдотель поставил на стол корзину фруктов.
— Прикажете кофе?
Ромэна Мирмо кивнула головой.
Она глядела на поставленные перед нею фрукты. В корзине было несколько сортов груш, винные ягоды, виноград, переложенные листьями. Ромэна Мирмо выбрала гроздь муската. Пустая кожица ложилась на тарелку, словно маленькие опорожненные бурдючки. Налитый в чашку кофе темнел круглым озерком. Ромэна Мирмо отпила несколько глотков черного напитка и закурила восточную папироску. Портсигар, из которого она ее достала, был почти пуст. Эта была одна из последних папирос, которые она привезла с собой из Дамаска.
Дамаск! Как это далеко!
И в ее памяти возник великолепный дальний город, среди зелени оазисов, у подножия гор, на границе песчаной пустыни, город замкнутых садов и свежих водометов. Ей вспомнился сирийский пейзаж, каким она его видела с высот Салайэ, куда она часто ездила в экипаже полюбоваться закатом солнца над озаренным городом. Как он был красив в этот час, со своими пальмами и минаретами, со своими несчетными кровлями, над которыми высились купола его мечетей, тяжелые желтые стены его крепости! И Ромэна Мирмо представляла себе запутанные улицы, открытые площади, переходы Большого базара, где она любила бродить. Как ей бывало приятно, вернувшись с такой прогулки, снова увидеть во дворе своего дома узкий мраморный бассейн, отражавший белый и черный камень строений, снова вдохнуть запах жасмина, раскинувшего по старым шпалерам[42] вдоль стены свои благоуханные ветви! Сколько раз она прислушивалась к журчанию воды, глядя, как покачиваются белые звезды цветов, в этом дамасском доме, который ее муж сумел сделать удобным для жилья, не нарушая его восточного облика, и наполнил драгоценными предметами: оружием, фаянсовой посудой, коврами, так отвечавшими потолкам, украшенным арабесками и выложенным перламутровыми пластинками!
