Мишель Ловрик - Венецианский бархат
Итак, мой муж отправился в Шпейер без меня, а я осталась в гостинице «Красные медведи». Он пообещал вернуться через две недели и оставил мне одного слугу, который моментально отправился на поиски злачных местечек. Но меня это ничуть не обеспокоило. Целыми днями я просиживала у арочных окон столовой, из которых открывался вид на улицу. Я наблюдала за жителями Фрайбурга с безопасного расстояния.
«Эти немцы выглядят такими богатыми, – думала я, – в своих толстых одеждах и зданиях с толстыми стенами». Но мне хотелось крикнуть: «Вы бедны, бедны! Бедны, как церковные мыши, во всем остальном, а только это и имеет значение, несмотря на все ваши сливки и масло. Посмотрите, как вы развлекаетесь? Разве такими должны быть настоящий смех и веселье?»
Но мне нравились их платяные шкафы, разрисованные цветами и птицами, и еще мне нравилась полнота немецких фрау. Я представляла себе их формы под одеждой – животы у них, наверное, овальные, как сливы, и ложбинка между ягодицами начинается сзади прямо на поясе, а спереди все такое натянутое, мягкое и округлое. Если вы окажетесь за спинами у двух женщин с широкими бедрами и большой грудью, то увидите, что между их грубо сколоченными фигурами с трудом пробивается лучик света. Я даже мельком подумала, а не получится ли у меня проскользнуть между ними незамеченной, потому что рядом с такими корпулентными дамами я выглядела совсем маленькой.
Стояла уже поздняя осень, поэтому в окнах все еще красовались тыквы всевозможных форм и размеров, оранжевого и зеленого цветов. Тыкв было много, они меня забавляли, и я решила, что преспокойно обойдусь и без мужа, но я ошибалась.
Уже через час я стала скучать по нему и сожалеть о собственном глупом упрямстве. Выпросив у хозяина гостиницы клочок бумаги, я нарисовала на нем один большой квадрат и разделила его на множество маленьких. А потом еще и еще, так что каждый из них означал час, проведенный в отсутствие моего мужа. Когда он проходил, я заштриховывала очередной квадратик кусочком угля. Если мне казалось, что время тянется невыносимо медленно, я выходила на улицу, чтобы, вернувшись с экскурсии – к Мюнстеру, ледяной реке или болотистому парку, – можно было заштриховать сразу два или три. Но моя надежда прирастала столь малыми порциями, что я боялась сойти с ума.
* * *На следующий день после похорон Иоганна Венделин зашагал по Маркт и Крамергассе, запруженным лотками, на которых продавали крупы, дрова и овощи. Отовсюду пахло землей, заметил он, морща нос и плотнее запахивая накидку. Он с любовью вспомнил сочные запахи Мерсерии[72] в Венеции, где продавцы ароматов двадцать четыре часа в сутки жгли таблетки и свечи с египетскими благовониями, чтобы привлечь покупателей.
По центру главной улицы Шпейера тек канал. Венделин стал смотреть на воду, выискивая сверкание, к которому уже успел привыкнуть. Но городской канал оставался серым и унылым, не отражая пепельное небо, а впитывая его, направляясь по прямой от городских ворот до Старого монетного двора, как будто ему недоставало ума или простого любопытства, чтобы хоть немного попетлять из стороны в сторону.
Венделин посмеялся над собой и подумал: «Это не моя мысль; так сказала бы Люссиета. Жаль, что ее здесь нет, чтобы возразить мне».
Он с надеждой взглянул на светловолосых девушек на улице. Ни одна из них не походила на его несравненную супругу: ни у одной из блондинок не было ее слегка раскосых миндалевидных глаз или теплой, светящейся кожи. Ни одна из них не была такой многогранной, как его Люссиета. Молодые девушки были просты и незатейливы, словно куклы, со своей наружностью и манерой держать себя; и впрямь, чопорные и красивые куколки. Им недоставало яркой подвижности его супруги. Люди постарше, мимо которых он проходил, все выглядели одинаково: квадратные, привлекательные, высокие и светловолосые, процветающие, неумолимо респектабельные, защищенные от холода плотным слоем жира.
А ведь в Венеции он вспоминал о Шпейере как о космополитическом и утонченном городе, который оживляли своим присутствием евреи и чужеземные купцы.
«Шпейер меняется, – подумал он. – Или же это я изменился? Пожалуй, сырость Венеции разъела меня изнутри, подточив мое мироощущение». Венделин принялся мысленно перечислять положительные стороны Шпейера: безупречную чистоту на улицах, свежую сухость воздуха, радость понимания всего, что говорится вокруг, горький вкус пива, близость родителей и любящего и ласкового падре Пио. Но, лежа ночью в своей узкой детской кровати и будучи не в силах заснуть, он чувствовал, как все его мысли и желания устремляются к Люссиете.
На улице Венделин встретил нескольких старых знакомых по прежним временам. Стоило ему остановиться у какого-нибудь прилавка, как торговцы весело приветствовали его и принимались расспрашивать о Венеции.
– Правду ли говорят, что площадь Маркусплатц[73] вымощена золотыми плитками? – интересовались они. – Или что женщины обнажают грудь прямо на улице?
Другие хотели знать, действительно ли улицы сделаны из воды. Или же они походят на городские каналы Шпейера, и лишь слухи о них преувеличены, что свойственно итальянскому темпераменту?
Венделин смеялся, но не отвечал, потому что ему не нравилась манера, в которой ему задавали вопросы. Он презирал цинизм своих соотечественников-горожан и отсутствие у них воображения. «Не мне быть посланником Венеции, – сказал он себе. – Пусть они сами съездят туда, потому что они все равно не поверят мне, что бы я им ни сказал».
И он продолжил свой путь в собор, шагая достаточно быстро, чтобы оставить все вопросы позади.
Он всегда хвастался жене тем, что кафедральный собор Шпейера – один из самых главных в христианском мире. Он рассказывал о его исполинских размерах и политическом значении. А она нетерпеливо спрашивала у него:
– Да, это все понятно, но насколько он красив?
И он принимался с гордостью описывать его:
– Этот храм построили императоры и облюбовали в качестве последнего места упокоения. Он похож… на огромный корабль, идущий под всеми парусами, галеон, который видно издалека, поверх крыш домов.
Глядя на него сейчас, на его колоссальный стройный корпус и приземистые башенки, он вдруг понял, что уже не смог бы ответить на ее расспросы с безусловной лояльностью. Да, о соборе по-прежнему можно сказать, что он похож на огромный корабль. Но он пришвартован к земле и навсегда застыл в полной неподвижности. Его острые углы и конусы похожи на набор примитивных детских строительных игрушек, собранных вместе ребенком, которому недоставало фантазии.
