Евгения Марлитт - Огненная дева
– Кто это сделал? – с пылающим взглядом повторила Лен вопрос. – Те руки, которые постоянно ищут арапника, пальцы которых с ногтями так загибаются внутрь, как будто им все хочется загребать, точно все для них мало… Да, баронесса, он сущий дьявол!
– Он, вероятно, страшно ненавидит ее?
– Ненавидит? – Тут ключница громко рассмеялась. – Разве это ненависть, когда мужчина бросается на колени и с воем и визгом просит сжалиться над ним?.. Да кто бы мог подумать, глядя на этот желтый высохший скелет, что он как бешеный мог преследовать бедную женщину!.. Я стояла здесь, на веранде, и видела, как он ползал пред ней на коленях. Она отмахивалась и отбивалась и наконец однажды, в глухую ночь, бросилась от него мимо меня в сад. Тогда ноги его были еще быстры, он гнался за нею по всему саду, но ведь она была легка, как перышко, как снежинка. Она давно уже была дома, заперла изнутри дверь и лежала у колыбели спящего Габриеля, когда он опять явился. Стоя в темном углу, я сначала проклинала его, а потом смеялась. Он стоял в каких-нибудь трех шагах от меня и в бешенстве колотил кулаком по решетке, да ничего не помогало, и волей-неволей пришлось ретироваться.
Рассказ был так жив, что вся картина вдруг представилась Лиане. Она видела, как молодая женщина со слезами ужаса и отвращения на прекрасном лице, поглядывая назад, бежала на своих проворных ножках вокруг пруда; а за нею гнался формалист, холодный придворный с дерзким, злым языком, он, объятый безумной страстью старик!.. Неужели это было возможно?.. Невольно отступила она на шаг от пруда, ей хотелось заглянуть в индийский домик, но все окна и стеклянная дверь его были занавешены плотными пестрыми, плетенными из тростника шторами.
– Не правда ли, вам жаль ее, баронесса? – спросила ключница, уловив ее взгляд. – Вот уже два дня, как там очень тихо; она много спит, короче сказать, это предсмертный сон: ее не станет в какие-нибудь четыре недели.
– Неужели же не было никого, кто бы мог защитить ее? – спросила молодая женщина; глаза ее были влажны.
– Кто же?.. Тот, кто привез ее из-за моря, покойник барон, за несколько месяцев до смерти был заперт в красной комнате. Шторы там были спущены, окна не отворяли, а когда нападал на него страх, то и ставни запирали, и все замочные скважины затыкали бумажками, чтобы не пролез к нему дьявол… Он был очень умный человек, но под влиянием болезни видел все в черном цвете, а чтобы это не прошло у него, о том старались двое – вот тот, с бритой головой, и другой, которого недавно увезли отсюда… Его уверяли, что он болен, потому что выстроил языческий храм в индийском саду и свое сердце отдал «уличной танцовщице», – и он этому поверил! Господи Боже мой, чего не сделаешь из больного человека с помутившимся рассудком! А когда он спросил раз о женщине, которую любил более всего на свете, то ему отвечали, что она ему изменила и полюбила другого… Фуй! Какая это была низкая ложь, какой бессовестный обман!.. И об этом все кричали в замке, и мой покойный муж – да простит ему Бог! – был заодно с ними. Он служил камердинером у покойного барона и потерял бы место, если бы сказал что против.
Видно, тяжело было ей это признание, потому что она в первый раз провела рукой по глазам, чтобы вытереть набежавшую слезу.
– Вот тут-то я и приняла суровый вид и сделалась груба с целым светом. Женщина в индийском домике была мне бельмом на глазу, а ее ребенок… Вот меня и заставили быть крестной матерью Габриеля и выбрали в сиделки к больной… Не правда ли, баронесса, я могу хорошо играть комедию? Выходит так натурально, когда я ворчу на Габриеля и журю его в замке… А ведь это мое сокровище, моя единственная отрада – я отдала бы за него по каплям всю свою кровь. Не я ли ходила за ним с его пеленок, не на моих ли руках вырос он, и разве мало слез пролила я над бедняжкой, когда он смотрел на меня так кротко и любовно, даже и тогда, когда я была с ним сурова?..
Тут голос ее оборвался, и она, закрывшись передником, горько заплакала.
– А ведь он тоже принадлежит к их семье! – прибавила она, помолчав, и сердито опустила передник. – Все-таки он Майнау; это так же верно, как и то, что над нами сияет светлое солнце, и хотя покойный барон никогда не видел его, но Габриель был и остается его сыном.
– Вы должны были бы рассказать все молодому барону, когда он вступал во владение наследством, – серьезно проговорила Лиана.
Ключница в испуге отскочила и подняла руки к небу.
– Ему, баронесса? – спросила она, будто не расслышав. – О, вы шутите! Когда молодой барон только мельком увидит Габриеля, я и тогда уже дрожу: у! Этот взгляд пронизывает меня насквозь!.. Это правда, барон вообще очень добр, делает много добра бедным, не терпит несправедливости, но он не хочет видеть многого, он не любит, чтобы его беспокоили, и потому многое, что бы следовало строго разобрать, проходит совсем незамеченным… Он ведь хорошо знает, отчего больная так кричит, когда герцогиня проезжает мимо… – Тут Лен замолчала.
– Отчего же? – спросила Лиана, слушавшая ее с величайшим вниманием.
Ключница искоса, со смущением посмотрела на нее.
– Видите ли, молодой барон так похож на своего покойного дядю, что я другой раз охотно присягнула бы, что покойный барон снова ожил… Раз как-то он и прошел мимо индийского домика под руку с герцогиней, – старушка робко осмотрелась кругом, – а ведь герцогиня всегда смотрит на него так, точно сжечь хочет его своими глазами. Меня в то время не было там, этого не знаю, но больная вообразила себе, что это идет ее возлюбленный, и, мучимая ревностью, громко вскрикнула; с тех пор она всегда неспокойна, когда герцогиня проезжает верхом… Ведь это же доказывает… как сильно она любила покойного, но господин барон говорит только: она помешана – и все тут… Нет, он не пошевельнет и пальцем, и если Господь не смилуется, то бедный мальчик через три недели поступит в духовную дрессировку, а потом его ушлют к язычникам; таким образом он, конечно, не будет стоять им поперек дороги.
– Но ведь его посылают туда потому, что так желал покойный барон.
Ключница посмотрела на молодую женщину долгим выразительным взглядом.
– Да, так толкуют в замке, но… кто же этому поверит? Видели вы известную записку?
Лиана ответила отрицательно.
– Я в этом уверена. Кто ее знает, какова она!.. Видите, баронесса, в тот вечер, когда вы неожиданно вошли в индийский домик и были так ласковы к Габриелю, я порадовалась в душе и подумала: наконец-то Бог посылает нам своего ангела. Вы и остались ангелом, в этом я убедилась сегодня, когда вы так смело заступились за бедного ребенка перед всем этим ужасным обществом, но здесь вы ничего не добьетесь. Тут нужна такая, как была покойная баронесса, которая от каждой безделицы принималась топать обеими ногами и кидать в прислугу чем попало, не разбирая – острый ли это нож, ножницы или что-нибудь другое… Да об этом я лучше уж умолчу и не стану передавать вам всего, что знаю, чтобы не смущать вашего кроткого сердца… Потому что вам самим предстоит много борьбы, тяжелой борьбы, так как этот старый злодей будет подкапываться под вас, как крот, потому что ему хочется выжить вас во что бы то ни стало, а другой, который привез вас в Шенверт – не гневайтесь на меня, баронесса, я должна высказаться, – другой за вас не заступится, не станет удерживать вас здесь. Мы все это знаем и видим. Когда ему по милости старого барона придется очень тошно, он бросит Шенверт, перекрестится и поедет куда глаза глядят бродить по белому свету, а что дома оставляет, до того ему и горя мало, не исключая и бедной молодой жены.
