Уинстон Грэхем - Корделия
– Так как ты думаешь, – настаивал Тедди, – в этом есть хоть доля правды?
– Нет, разумеется. Он слишком много выпил, только и всего.
– Делия, а от чего она умерла? Ты знаешь?
– Все очень просто. Ничего подозрительного.
На лице Тедди отразилось легкое разочарование.
– Этот Мэссингтон – аристократ?
– Джентльмен – во всяком случае, предполагается, что это так. Мэссингтоны – очень старинный род.
– Честно говоря, мне было очень смешно.
– Смешно?
– Да. Ты, кажется, пропустила самое интересное. Брук и его отец… Должен признаться, я чуть не лопнул со смеху – как они оскорбились! Еще бы – кто-то посмел посмотреть сверху вниз на них!
– А мне показалось, что сегодня они настроены благодушно.
– Вообще-то да… Слушай, что за красотка – вон там, в голубом?… Делия, ты на меня не сердишься?
– Нет, что ты.
– Забыл сказать – мама передавала тебе привет и просила не переутомляться. Надеюсь, ты лучше себя чувствуешь?
– Да-да, спасибо.
– Прекрасно выглядишь. Ты что, нарумянила щеки?
– Господи, конечно же, нет!
– Хью с Эсси веселятся вовсю. Стивен молодец, что пригласил нас. По-моему, он парень что надо, а ты как считаешь?
– Так же, – ответила она.
* * *
Вечер продолжался. Сменяли друг друга закуски и разговоры. Хор исполнил еще одну песню, затем возобновились танцы. Взволнованный не меньше Корделии, Стивен оставил ее в покое. Ему не хотелось афишировать свое внимание в присутствии Брука и мистера Фергюсона. И потом, ему было трудно разобраться в своих и ее чувствах. Насколько серьезно ее решение не видеться с ним? Он смертельно боялся спугнуть ее.
Тем не менее в конце приема он, точно мотылек, летящий на огонь, почувствовал, что не в силах больше сдерживаться, и при первых же тактах вальса подскочил к Корделии. К его удивлению, на этот раз она не стала отнекиваться, а поднялась и пошла с ним в центр зала.
– Простите, – начал он. – Я не забыл: мы договорились, что тот вальс – последний…
– Да, – уронила Корделия, позволяя ему коснуться своей талии.
– Вечно я нарушаю свои обещания, хотя прилагаю невероятные усилия, чтобы их исполнить.
– Да, – повторила она.
Они немного помолчали.
– Вам не хочется говорить? – догадался Стивен. – Пусть будет по-вашему.
Вальс продолжался, и очень скоро Стивен почувствовал перемену в настроении своей дамы. Они снова кружились в вихре танца, словно единое существо; ее тело больше не было напряженным, а казалось размягченным, податливым, готовым уступить. Они плыли на волнах гармонии, ни о чем не думая, целиком во власти ритма и мелодии, проникших в кровь, ставших биением их пульса. И вдруг Стивена озарило – словно молния сверкнула во мгле: "Моя взяла!"
Глава XII
Корделия распланировала свои домашние дела таким образом, чтобы видеться с родными в разные дни, отправлялась туда в карете и уезжала на час раньше, чем обычно. Это помогало ей избегать встреч со Стивеном. Она пыталась и не могла найти интерес в чем-то другом – чтении Бруком своих стихов, ведении домашнего хозяйства, мышах дяди Прайди, красильнях мистера Фергюсона, посетив их еще раз, в книгах по красильному делу, которые ей дал свекор.
В конце концов она вновь обратилась к дневнику Маргарет – сей запретный плод постоянно манил ее к себе.
Это было тяжелое чтение, во время которого Корделию не покидало ощущение, будто она роется не только в мыслях покойницы, но и в прошлом своего мужа.
"Двадцатое февраля.
Приезжал Дэн. Он единственный, с кем я могу свободно и откровенно беседовать. Милый Дэн, как я его люблю! Хотя, конечно, не могу не осуждать его образ жизни. Если бы только он отказался от привычки к лени и праздности, он мог бы многого добиться. Дэн разделяет мою точку зрения на Фергюсонов. Сегодня он приехал, чтобы сообщить мне о своем новом открытии. Его знакомый адвокат, мистер Фрай, информировал его, что, когда умер дед Брука, старый Фергюсон, он завещал все свое состояние – фабрики и все прочее – поровну всем своим детям. А мой свекор, мистер Ф., обвел тех двоих вокруг пальца и завладел их частью наследства. Нечего сказать, красивая история, и я в это верю – да простит меня Господь за неблагочестивые мысли! Просто это вяжется с его характером. А они-то, простофили, считают, что он их облагодетельствовал, – держит у себя из милости и уделяет им ничтожную долю того, что на самом деле принадлежит им по праву!"
Какое-то время Корделия не могла читать дальше. Она сидела, машинально переворачивая страницы, словно ища опровержение.
"Двадцать седьмое февраля.
Такая жуткая бессонница, что мне пришлось обратиться к доктору Берчу. Он поинтересовался, не беспокоит ли меня что-нибудь. Я сказала "нет", потому что какой смысл жаловаться? В глазах окружающих все это – мелочи, тогда как меня они просто убивают. Единственное мое утешение – Библия. А вот у них там, в гостиной, молитва ничего не стоит – фарс чистейшей воды, в лучшем случае пустая формальность."
"Двадцать второе марта.
Приезжали мама и Мод. Их очень беспокоит Дэн – он тратит больше, чем может себе позволить. Они почти все время трещали о каких-то пустяках, как будто у меня нет своих проблем. Только перед уходом мама обратила внимание на то, что я похудела, а это довольно странно – в доме, где столько тратят на еду!"
"Шестое апреля.
Сколько шума по поводу чтения Бруком своих стихов! К несчастью, я о них невысокого мнения. Многим кажется чудом уже сама способность человека срифмовать несколько слов, но только не мне, воспитанной на Мильтоне и Вордсворте…"
"Двенадцатое апреля.
Приезжал ненавистный С.-С., честил на чем свет стоит существующие порядки и выдвигал бредовые идеи. Просто уму непостижимо, как может существовать подобный снобизм, такая злобная интеллектуальная гордыня. А ведь они-то и правят бал в этом доме. Вчера вечером дядя Брука чуть не полез в драку из-за того, что С.-С. пренебрежительно отозвался о какой-то дохлой мыши, из которой он сделал чучело. Они точно дети, играющие в "науку". Нахватались кое-каких познаний, но бесконечно далеки от Истины. Христианский долг повелевает мне молиться за них, но – должна признать свое поражение – не могу."
Корделия почувствовала, что на сегодня хватит. Ей казалось, будто она начинает понимать Маргарет – как если бы они познакомились и та исповедовалась перед ней. Впрочем, вряд ли живая Маргарет вызвала бы у нее симпатию. Дневник выставлял ее не в очень-то красивом свете, однако следует признать, что обрисованные ее пером Фергюсоны выглядели еще менее привлекательными.
