Мэри Бэлоу - Рождественская невеста
– У твоего ребёнка будет отцовская любовь, – сказал он. – Не важно, у него или у нее. Мне не важно, какого он будет пола, как будет выглядеть и какие у него или у нее будут способности и таланты. Даже если у него действительно будут серьёзные дефекты. Это будет мой ребёнок, и я буду глубоко любить его.
Если он хотел смягчить ее, то сильно ошибся.
– Это ты сейчас так думаешь, Эдгар, – презрительно возразила она. - А если это будет сын, и у него не будет таких прекрасных физических данных, как у тебя, или он не сможет сложить два и два, или начнет убегать, чтобы поиграть на фортепьяно, когда ты захочешь обучить его своему делу? Тогда ты начнешь его сравнивать с собой, и со своим отцом, и сочтёшь его неполноценным. И он будет считать себя презираемым, и превратится в слабое, болезненное существо. Но он не сможет прийти ко мне за утешением, я не дам ему этого. Я повернусь к нему спиной. Я не хочу воспринимать эту беременность в романтичном свете. Я не хочу думать в возвышенных выражениях о привлекательном малыше, о безумно любящей его матери и сильном, дающем защиту отце. Вифлиемская пещера[1] должна была быть холодным, вонючим, неудобным и совершенно унизительным местом для младенца и его матери. Как мы посмели превратить это во что-то блаженное?! Это было отвратительно. Именно в этом заключен главный смысл. Смысл в том, что начало жизни того самого младенца, было таким же мучительным, как и его конец. Вот что я собираюсь сделать для тебя, именно об этом предупреждает нас та пещера. Но вместо того, чтобы принять реальность и смириться с ней, мы все смягчаем и превращаем в сентиментальность. Что подвигло тебя на этот страстный и нелепый монолог?
– Я осмелился думать о моем ребёнке с любовью, – сказал он, – хотя она или он еще даже не родился.
– О, Эдгар, – произнесла она устало, – не представляла, что ты настолько благороден. На первый взгляд ты кажешься серьёзным, властным и безжалостным. Наша первая встреча только подтвердила это впечатление. Я бы хотела, чтобы ты не был таким благородным. Благопристойность приводит меня в ужас.
– А я, сударыня, – признался он, – окончательно сбит с толку. Ты хочешь заставить меня поверить в то, что добрые чувства тебе совершенно не свойственны. Но ты помогаешь покинутому ребёнку взобраться на дерево и ласково гладишь его по голове. И ты горячо защищаешь женщину и ребёнка, чьи мужество и страдания были низведены до слащавых сантиментов, которыми окружена рождественская история. И ты держишь меня на расстоянии вытянутой руки, чтобы защитить от себя самой, от собственного несчастья. Ведь в этом все дело, не правда ли?
Она склонила голову ему на плечо и вздохнула.
– Эта прогулка была долгой, – произнесла она. – Я очень устала, Эдгар. Устала оттого, что меня все время понукают, провоцируют и мучают вопросами. Давай на этом закончим. Поднимись вместе со мной, когда вернёмся домой. Раздели со мной ложе. Обними меня так же, как ты делал это прошлой ночью. Ты ведь держал меня в объятьях всю ночь, не так ли? Твоя рука, наверное, онемела. Обними меня сегодня снова. И вовлеки меня дальше в этот ужас супружества. Возможно, я засну, а когда проснусь, снова буду полна сил и энергии, чтобы сражаться с тобой. Я буду сражаться с тобой, ты же знаешь. Видишь, я ненавижу тебя.
Он неожиданно улыбнулся, а потом громко рассмеялся. Она произносила слова почти с нежностью. О, да, он завлечёт ее глубже в ужас супружества – их супружества, ее новой семьи, детей, Рождества. В одном она была права. Он мог быть безжалостным, когда ставил перед собой какую-либо цель. Сейчас у него была цель. Цель, которая была важна не только для его разума, но и для сердца. Он хотел супружеских отношений с этой женщиной.
Настоящего брака.
Он нашёл ее слабое место, – она сама вручила ему в руки это оружие. Он был знатоком – безжалостным знатоком – в нахождении и изучении слабостей противника, и не отступал до тех пор, пока не получал то, что хотел. У Элен, миссис Эдгар Доунс, не было ни единого шанса.
За исключением того, что она была чертовски упряма. Она – сильный противник. Он не смог бы противостоять слабому противнику, который сдаётся при одном виде грозного соперника. В такой битве нет вызова. Элен не была таким противником. Она могла бросать ему в лицо слова ненависти, в то время как нуждалась в поддержке его рук.
– Могу я понести тебя на руках остаток пути? – спросил он, видя ее усталость.
– Если ты только попытаешься, Эдгар, – ответила она, – двери моей спальни будут для тебя навеки закрыты, и я буду выкрикивать через них гадкие слова, которые постыдится произнести любая уважающая себя леди, в ответ на все, что ты захочешь мне сказать. Я буду позорить тебя перед твоим отцом и сестрой, и перед всеми этими отвратительно важными людьми. Я не куль с картошкой, чтобы тащить меня только потому, что я имела несчастье оказаться в положении и в твоей власти.
– Простого «нет, спасибо» было бы достаточно, – сказал он.
– Мне хотелось бы, чтобы ты не был таким большим, – заявила она. – Мне хотелось бы, чтобы ты был маленьким и слабым. Я ненавижу твою силу.
– Верю, – откликнулся он на ее слова, когда они вошли в дом, – я понял твою мысль. Пойдем. Я провожу тебя наверх, и буду держать в своих объятиях, пока ты будешь спать.
– Ой, уходи, – воскликнула она, отпуская его руку, – поиграй в бильярд, или выпей портвейна, или сделай то, что ты обычно делаешь, чтобы заработать еще один миллион фунтов перед Рождеством. Я не нуждаюсь в тебе, и во сне тоже. Я напишу несколько писем.
– После того, как отдохнешь, – твёрдо сказал он и снова взял ее за руку. – И если ты действительно ищешь ссоры, Элен, я как раз в настроении обеспечить тебе ее. – Он повел ее вверх по лестнице.
– Ну тебя, – фыркнула она. – Нет, не хочу. Я слишком устала.
Он снова рассмеялся.
* * *
Джек Сперлинг прибыл в Аббатство Мобли ближе к полудню, Грейнджеры – как раз перед ужином.
Джека незамедлительно провели в библиотеку, и Эдгар вместе со своим отцом сразу же присоединился к нему.
– Сперлинг, – Эдгар кивнул головой в ответ на приветствие молодого человека. – Рад, что вы благополучно добрались. Это тот самый молодой джентльмен, о котором я говорил Вам, отец.
– Мистер Сперлинг, – старший Доунс нахмурил брови и окинул гостя взглядом с головы до ног. – Вы очень молоды.
– Мне двадцать два, сэр, – произнес юноша, краснея.
– И осмелюсь сказать, Вы, как и большинство молодых джентльменов, любите тратить деньги при любой возможности, – заявил мистер Доунс, – или даже чаще.
Джек покраснел еще больше.
– Последние два года я зарабатывал на жизнь, сэр, – он расправил плечи. – Все, что я заработал, все, что скопил, тратясь только на питание и жилье, я отдавал в счет оплаты долгов, в которые я не влезал.
