Кэрол Мортимер - Не просто скромница
— Ты знаешь, у тебя самые красивые волосы, которые я когда-либо видел? — Джастин потянулся и прихватил пальцами длинную рыжую прядь. — Такие мягкие и шелковистые, кажутся живым пламенем. — Он пропустил локоны сквозь пальцы.
— По-моему, сейчас не время говорить о моих волосах.
— А когда еще, если обычно они уложены в прическу или скрыты под шляпкой?
— Не всегда. — На щеках ее вспыхнул яркий румянец.
Верно, не всегда, ведь он всего несколько часов назад обвивал ее полуобнаженное тело этими шелковистыми прядями. Джастин оперся на локоть, чтобы лучше рассмотреть гладкую белую кожу, просвечивающую под живым пламенем волос.
— В карете я не мог тебя как следует разглядеть. — Он провел рукой по ее голому плечу, которое теперь видел отчетливо. — Ты очень красива, Элеонора. Твоя кожа мягкая, как…
Элли напряженно застыла, но все равно не смогла скрыть сладкой дрожи, которую приносили ласковые прикосновения его пальцев.
— Если ты не забыл, я тоже избегаю твоей компании.
Он шаловливо улыбнулся:
— Я отлично помню все, что произошло между нами днем.
Она покраснела еще сильнее.
— И я, к сожалению, тоже. Вот почему я…
— К сожалению? — Джастин обхватил ее плечо ладонью, принуждая оставаться на месте. — Не слишком лестно так отзываться о том, что мы занимались любовью.
— Потому что этого не должно было случиться! — Она вывернулась из его хватки, отбросила одеяло и соскочила с кровати. Сорвала с ближайшего стула халат и торопливо натянула поверх ночной сорочки.
Джастин откинулся на подушки и, пока Элеонора застегивала халат, бесстыдно любовался ее обнаженным телом, просвечивавшим под тонкой материей. Длинные стройные ноги, пышные бедра, узкая талия, крепкие высокие груди с бутончиками сосков.
Какая жалость, обилие выпитого бренди лишило его возможности что-либо с ними проделать! С досадным стоном он откинулся на подушки и прикрыл глаза рукой.
— Тебе не кажется, что свет слишком яркий?
— Сэр, вы явно сильно набрались!
Он утвердительно заворчал. Даже не глядя на нее, знал, что Элеонора смотрит на него с крайним неодобрением.
— И это неудивительно, учитывая все, что я сегодня узнал. А в довершение всего, — резко добавил он, — меня терзает страсть к одной юной даме, абсолютно не подходящей на роль любовницы!
Это он ее подразумевает под «юной дамой»? В таком случае он совершенно прав, поскольку она категорически не собирается становиться любовницей его самого или какого-то другого мужчины, не важно, «терзаемого страстью к ней» или противоположными чувствами! Элли судорожно вздохнула.
— Сэр, немедленно покиньте мою спальню!
— Я не могу, — пробормотал он.
— О чем вы? Почему не можете?
Стоя у кровати, Элли с негодованием смотрела на развалившегося Джастина и старалась отвергнуть мысль, что он по-прежнему невозможно прекрасен, несмотря на греховную внешность. А может, как раз именно из-за нее. В таком взъерошенном состоянии он куда больше напоминал падшего ангела. Длинные золотистые волосы распутно разметались по лбу, такие же золотистые завитки виднелись в вырезе рубашки.
Он приоткрыл один глаз.
— Я говорю о том, моя дорогая Элеонора, что, если уж мой «петушок» не встает, когда я взираю на ваши обнаженные прелести, можете быть уверены, все остальное тоже не встанет!
Элли почувствовала, как щеки заливает обжигающий румянец.
— Вы говорите возмутительные вещи и ведете себя так же! Уверена, завтра утром вы сильно об этом пожалеете. Вас, без сомнения, будет терзать ужасная головная боль, и я считаю, вы ее категорически заслужили. Джастин! — протестующе зашипела она, когда тот схватил ее за запястье и решительным рывком дернул к себе. — Немедленно прекратите!
Он прижал ее к постели рукой и ногой. Элли изо всех сил старалась из-под него выбраться. Джастин сердито посмотрел на нее, в его взгляде сквозило нетерпение.
— Черт побери, женщина, да прекрати ты со мной бороться и хоть немного помоги для разнообразия.
Элли застыла, осознав, что он не пытается склонить ее к ласкам, а только удерживает рядом, не позволяя уйти. И не его вина, что она не столь тверда перед лицом его распутной внешности и непосредственной близости, как ей бы того хотелось.
— И как бы я могла вам помочь?
Джастин нахмурился.
— Вы же женщина, верно?
Ее брови взметнулись вверх.
— Мне кажется, вы не меньше меня осведомлены об этом.
— Именно. — Он удовлетворенно кивнул. — А раз так, вы должны понимать, как работает женский ум.
— Я понимаю, как работает мой собственный ум, но насчет других женщин я не уверена.
— В свете того, что здесь нет никакой другой женщины, с кем я мог бы это обсудить, придется вам взять эту роль на себя. — Джастин, отдуваясь, снова лег на спину и уставился в потолок. — Может, вы объясните, почему женщина, полжизни лгавшая своему единственному ребенку, сейчас ожидает, что тот падет перед ней на колени и будет умолять о прощении за то, что он ни о чем не догадывался, пока она сама наконец-то ему не рассказала о действительно серьезных причинах.
На таком близком расстоянии Элли отчетливо видела его боль, его глаза потемнели, вокруг рта обозначились скорбные складки.
— И этой женщине случилось быть вашей матерью?
Он кивнул.
— Долгие годы я думал, что мои родители поглощены друг другом и своими чувствами, и у них нет желания делиться своей жизнью и любовью со мной, их единственным ребенком, — отрывисто проговорил он. — И вот сегодня мать мне сказала… я же могу быть уверен, что вы никому не расскажете?
— Конечно. — Элли слегка ощетинилась. Как он вообще может об этом спрашивать?
Джастин рассеянно кивнул.
— Сегодня я узнал то, что моя мать и бабушка с дедушкой знали всегда: мой отец много лет тайно работал на корону. Он герой. Снова и снова подвергал свою жизнь опасности. А в последние годы моя мать тоже пошла на этот риск: отправив меня в пансион, решила всюду его сопровождать. Они вдвоем собрали столько сведений, что спасли не одну сотню жизней за это время. — Элли слышала в его голосе и боль, и гордость, понимала, что он еще не решил, как к этому относиться. Неудивительно для такого, как он, циника, который столько лет думал о своих родителях совсем другое.
Кроме того, его слова подтвердили подозрения Элли, вероятно, именно по этой причине он не раз декларировал, что не станет влюбляться в собственную жену, когда придет время жениться и обзаводиться наследником. Тот, кто считал, что родители исключили его из своей жизни из-за своей всепоглощающей любви, разве захочет такой же участи для своих детей?
