Филиппа Грегори - Меридон
Кейти поднялась и сменила рабочие бриджи на юбку, которую носила в работном доме. Посмотрела на Дэнди, на меня – и, ни слова не сказав, пошла вниз по лестнице, в конюшню.
– Гинею, – мрачно произнесла я.
Дэнди повернулась от зеркала и протянула ко мне руки.
– Не смотри так, Мэрри, – сказала она. – Если я поймаю Джека и женю его на себе, нам не нужны будут твои жалкие десять гиней, у нас будет и этот дом, и весь балаган.
– Если ты только попытаешься, мои жалкие десять гиней станут всем, что у нас есть, – убитым голосом ответила я. – Роберт тебя предупреждал, Дэнди, и Джека предупреждал, при нас, и вы оба ни слова не сказали. Он нас выгонит, нас обеих. И что с нами будет? Что у нас есть-то? Гунтер в шестнадцать ладоней – ничему не обученный, ты – акробатка на трапеции без трапеции, и я – акробат на лошади без седла, без лошади.
Дэнди хотела меня обнять, но я выставила руки, не подпуская ее. У меня по-прежнему все болело, да и не хотела я ее нежностей.
– Он на тебе никогда не женится, Дэнди, – убежденно сказала я. – Если повезет, просто поимеет и забудет.
Дэнди улыбнулась мне – долгой властной улыбкой. Потом нырнула под соломенный тюфяк и вытащила льняной мешочек.
– Роберт послал меня к знахарке, – сказала она. – Я соврала, назвала ему двойную цену. Она сказала, как избавиться от ребенка, если вдруг забеременею. Сказала, когда можно ложиться с мужчиной, не боясь забеременеть, и… – Дэнди развязала шнурок в горловине мешка и показала мне несколько пыльных листьев внутри, – продала мне вот это!
– Что это? – спросила я.
Я сидела на постели. У меня не было сил. Устала от боли из-за ушибов и синяков, но еще меня мутило от ощущения, что каждую минуту приближается и растет какая-то опасность, какая-то беда, которую я не могу остановить и от которой не могу увести Дэнди.
– Любовное зелье, – с торжеством сказала Дэнди. – Она знала, что я роми и что я пойму, как его применить. Я его приворожу, Мэрри, он ко мне придет. Будет меня умолять. А потом упросит своего отца, чтобы тот позволил нам пожениться.
Я прислонилась к стене и закрыла глаза. Снаружи стемнело, комнату освещал только свет очага.
– Ты сошла с ума, – устало произнесла я. – Роберт Гауер в жизни не даст тебе выйти за Джека.
– А вот тут ты ошибаешься! – с торжеством отозвалась Дэнди. – Все заметили, как он к тебе относится. Миссис Гривз, Дэвид, даже Джек. Джек сказал, что он так переживает из-за твоего падения, словно ты его собственная дочь. Он с тобой мягче, чем с любым из нас, даже чем с Джеком. Ты – ключ к Роберту Гауеру, Мэрри! Он хочет, чтобы ты на него всегда работала. Хочет, чтобы ты учила его лошадей. Он понимает, что ты – не хуже его самого, а скоро поймет, что лучший способ удержать тебя в балагане – это взять кого-то из нас в семью. Ты в жизни замуж не пойдешь, это он знает, так что остаюсь только я. Я и Джек! – заключила она.
Я закрыла глаза и стала думать.
Могло быть и так. Роберт Гауер не мог бы заботиться обо мне больше, будь я его собственным ребенком. Только на хирурга, должно быть, ушли фунты. Я и в самом деле обучала лошадей лучше всех, кого я знала. В тот день в Солсбери я выиграла для него состояние. Другим балаганам тоже нужны были лошади и мастера. У меня был только Море, но с ним можно было бы сделать прекрасный номер, если бы я захотела. Дэнди еще только училась, но в мире не нашлось бы летающей акробатки краше. Она точно была единственной летающей девушкой в стране.
Но…
Я остановилась и открыла глаза. Дэнди запрятала мешочек с травами под рубашку и повязывала на талии передник.
– Ты никогда не уговоришь Роберта, – сказала я. – Сама по себе и за сто лет не уговоришь. Единственный, кто может его уломать, это Джек. А Джека в жизни не заставишь пойти против отца.
Лицо Дэнди было ясным, как майское утро.
– Заставлю, – уверенно ответила она. – Когда станет моим любовником, он для меня все сделает.
Будь я посильнее, я бы еще поспорила. Даже тогда, закрывая глаза от застилавшего их тумана боли, нывшей в голове и ушибах, я понимала, что нужно сесть и вразумить Дэнди. Что ей нужна моя защита – больше, чем когда-либо в жизни. Но я ее подвела. Я прислонилась к стене и отдыхала, пока она прикалывала чепец и готовилась к нашему выходу на ужин. Даже тогда, когда мы втроем шли к дому, я должна была сказать Кейти, что обещанная ей гинея – моя, а не Дэнди, и что я не стану платить. Пусть бы брала себе Джека с моего благословения.
Но я устала, я была больна и, наверное, поленилась. Мне не хватило сил противостоять всепоглощающей убежденности Дэнди. Я даже не додумалась заметить, растерла ли она в тот вечер травы и высыпала ли их в чашку чая за ужином. Я просто позволила ей идти ее путем, хотя что-то в глубине души и твердило мне, что я позволила самому дорогому для меня человеку выскользнуть между пальцев и даже руку не протянула, чтобы спасти.
Дурные предчувствия так меня захватили, что Роберт заговорил о том, чтобы снова послать за хирургом.
– Ты перестала улыбаться, Мэрри, – сказал он.
Мы стояли во дворе конюшни, я готовилась начать работать с Морем. Я решила обращаться с ним так, словно он совсем не объезжен: сперва гонять его на корде, медленно обучать его шаг за шагом, как молодую лошадь, на которой прежде не ездили. Он кивал мне поверх двери денника, и мне не терпелось начать, но Роберт тронул меня за руку.
– Я бы послал за хирургом, – предложил он. – Он не будет работать с завтрашнего дня, с сочельника, до самой двенадцатой ночи, но если тебе нездоровится, Мэрри, он ради меня приедет.
Я помолчала и взглянула на Роберта. Лицо у него было ласковое, смотрел он тепло, с заботой.
– Роберт, – прямо сказала я. – Ты меня возьмешь в дело? У меня есть десять гиней – ты мне позволишь купить на них лошадей, чтобы мы с ними вместе работали? Позволишь нам с Дэнди быть совладельцами?
Роберт какое-то время смотрел на меня растерянно, словно не понимал, что значат мои слова. Потом я увидела, как его лицо холодеет. Все началось с глаз, утративших ласковое мерцание. Они стали жесткими и каменными, как у того, кто проворачивает скверную сделку. С губ исчезла улыбка, рот сжался в тонкую твердую линию. Даже профиль его стал резче, и под маской веселого, смеющегося балаганщика я увидела кости и сухожилия разорившегося возчика, прозакладывавшего свою веселость на сына, танцевавшего на лошади, и уехавшего от женщины, пытавшейся опутать его любовью.
– Нет, – сказал он, и голос его был ледяным. – Нет, Меридон. Это мой балаган, это только мое представление, и, видит Бог, я достаточно тяжело и долго для этого трудился. Ни у кого не будет в нем доли, кроме Джека. Оно не уйдет из семьи. Джек – единственный, кого я теперь признаю из родни. Я тебе стану больше платить, если ты недовольна. Буду платить Дэнди по два пенса всякий раз, как выходит. Но в долю никого не возьму.
