Тесса Дэр - Пленник ее сердца
– В таких местах, как это, всегда действует закон сильного. Тот, кто больше, третирует того, кто меньше, а тот, в свою очередь, того, кто еще меньше, и так по цепочке. Все точь-в-точь, как у цыплят. Не мечтай, что все переменится. Не надейся, что сможешь одолеть любого обидчика. И сколько бы ты ни терпел, сколько бы ни молился, их не переделаешь. Все, что ты можешь, это ходить с гордо поднятой головой и получать от жизни то, что тебе тут дают: еду, одежду, обучение грамоте – и не позволять никому отбирать то, что тебе положено. Весь хлеб, что получаешь, должен идти сюда. – Полина коснулась пальцем его живота. – А все знания – сюда, – постучала она легонько по виску. – Не пытайся ничего нигде припрятать, ведь то, что у тебя внутри, уже отнять невозможно. Никому не удастся это сделать – ни мальчишкам постарше, ни злобному учителю…
«Ни жестокому отцу», – мысленно добавил Гриффин и живо представил себе Полину чумазой девчонкой, упорно зазубривающей правила этикета или стихи в редкие минуты отдыха от тяжелого крестьянского труда: вот она снова и снова перечитывает знакомые строчки, до тех пор пока намертво не врежутся в память, пока не окажутся там, откуда их никому не достать.
– … ни даже герцогу, – закончила Полина.
– Это вы, миледи, выращивали цыплят на ферме? – недоверчиво спросил мальчишка, подозрительно поглядывая на ее шелковое отороченное кружевом платье.
– Я. И в детстве мне крепко доставалось, уж поверь. Но я своего не упустила, потому что поступала так, как советую тебе. И, как видишь, не пропала, а совсем наоборот. – Полина распрямилась и похлопала мальчика по плечу. – А скоро заживу еще лучше.
Опалив Гриффина гневным взглядом, Полина вышла из комнаты, а тот, словно послушный пес, поплелся следом. Видит Бог, никому не удавалось до сих пор вить из него веревки… до нее.
Уже на выходе из здания Грифф не выдержал:
– Послушайте, по поводу сегодняшнего утра: я не цыпленок, не тиран и не чудовище, каким вы меня изображаете.
– Прошу вас, избавьте меня от ваших объяснений и тем более извинений: в противном случае мне придется извиняться перед вами за то, что ударила, а я, если честно, не испытываю по этому поводу ни малейших сожалений.
– Я не хотел задеть ваши чувства, мисс Симмз, но если вы действительно столь хрупки и ранимы, то не должны подпускать меня к себе на пушечный выстрел. Я предупреждал вас, что вовсе не принц.
Полина расправила плечи, очевидно, приняв решение. Какое – оставалось лишь догадываться.
– Вы правы, предупреждали. И мне должно быть абсолютно все равно, что вы обо мне думаете и думаете ли вообще.
«Нет, – хотелось ему возразить, как бы ни было это глупо. – Я беру свои слова обратно. Тебе не должно быть все равно. Пожалуйста, не пренебрегай мной».
Ему хотелось ей возразить, потому что решение было написано у нее на лице: он ей не нужен. Она намерена выполнить его условие, забрать свои деньги и уехать навсегда.
Но его это не устраивало: он хотел, чтобы она о нем думала, и не только на этой неделе – всегда.
Каким же он был негодяем, искушая ее всеми теми комплиментами, что она, возможно, надеялась услышать. Грифф вдруг увидел себя со стороны. Увидел самонадеянного эгоиста, рассчитывавшего на то, что она всю жизнь будет помнить его доброту, вспоминать своего добродетеля, красавца герцога, что вывез ее в столицу и кардинально изменил тем самым жизнь – к лучшему, разумеется. И, пусть и не оправдал ожиданий матери, он мог бы утешать себя мыслью, что где-то в Суссексе, в глухой провинции, живет лавочница, которая его боготворит, которая верит, что сердце у него из чистого золота, пусть и прячется за личиной гордыни и греха.
Она должна была стать тем единственным добрым делом, что он совершил в жизни, но сейчас смотрела на него с нескрываемым презрением.
– Вы правы, – повторила Полина, когда они вышли за ворота. – Разумеется, вы правы. Глупо было даже мечтать вам понравиться. Если бы вы нашли во мне хоть что-то достойное похвалы, то никогда не наняли бы для этой работы.
– Это не так.
Теперь, когда воспитательный дом остался за воротами, ему дышалось легче. На улице было слишком много народу, чтобы он мог позволить себе сделать то, чего ему действительно хотелось – заключить ее в объятия. – Грифф ограничился тем, что разгладил складку на ее рукаве.
– Вы не понимаете, мисс Симмз.
Она в недоумении посмотрела на его руку у себя на предплечье.
– О, я вас прекрасно понимаю. У вас добрые побуждения. Только все они задушены этой вашей аристократической флегмой: вы так связаны условностями, что боитесь привязаться хоть к кому-то или к чему-то, даже просто показать, что вам до чего-то есть дело.
Начался дождь. Холодные крупные капли застучали по мостовой, и вскоре одежда на ней намокла, влажные прядки прилипли к лицу, и она сразу стала казаться такой маленькой, потерянной и одинокой.
– Мисс Симмз.
Она отпрянула, словно он обжег ее своим прикосновением.
– Что, Грифф? Вы хотите мне что-то сказать – здесь, на многолюдной улице, среди бела дня, не в темном саду и не в запертой на ключ комнате?
– Я… – Помолчав, он процедил: – Ладно. Вы мне нравитесь.
– Я вам нравлюсь?
– Да, хотя мне сложно признаться в этом даже себе. И нравитесь как раз потому, что все в вас не так.
Она во все глаза смотрела на него, кусая нежные малиновые губы. Как давно он ее не целовал!
Грифф тихо выругался.
– Я не могу объяснить, не могу подыскать нужные слова, но ведь мы можем заключить перемирие? Пусть даже временно?
Ответить она не успела: в этот момент женщина в чем-то темном и бесформенном метнулась к Гриффину и что-то сунула в руки.
– Прошу вас, сэр. Я… я не могу! – прорыдала она сдавленно и тут же исчезла.
Все произошло так быстро, что он не сразу сообразил, что к чему, пока не раздался душераздирающий крик.
О боже! Да это же младенец!
– Какого… – Гриффин вытянул руки, в которых держал младенца как можно дальше от себя, от потрясения едва не впав в ступор. – Где она? Куда она подевалась?
– Бедная женщина. Должно быть, собиралась отдать младенца в приют, но побоялась войти внутрь.
Грифф лихорадочно огляделся в надежде заметить в толпе ту самую женщину, но в своей бесформенной темной одежде она была неотличима от других. Вполне возможно, стояла неподалеку и наблюдала, как беспомощно оглядывается этот франт, которому доверила свое дитя, и, возможно, испытывает горькие сожаления.
Младенец – он отчего-то решил, что это девочка, – должно быть, почувствовал, что с ним поступили дурно, и поднял страшный крик, сердито сжимая кулачки. Серо-голубые глаза, цепкие маленькие пальчики. Ни тебе нормального носа, ни шеи: одни складочки от головы до крохотных пальчиков на ногах. Господи, почему они все выглядят такими одинаковыми? Дождь капал на лицо, и кроха так широко открывала рот, что губы совсем исчезали. Гриффин в растерянности смотрел на ее беззубые десны и вибрирующий красный язычок.
