Виктория Холт - Алая мантия
Он был напуган. Вместо брата домой вернулся чужой человек.
– Я должен поговорить с тобой, – сказал Бласко Жюли.
Она обернулась и посмотрела на него. Он подумал, что время было к ней жестоко. Очарование молодости исчезло, и жизнь ничего не дала ей взамен. Бедная Жюли! Она потеряла отца и брата, а теперь у нее не осталось ничего, кроме мужа, которого она не любила, ребенка, которого свекровь пыталась у нее отобрать, и верований, которые грозили ей пытками и мучительной смертью.
– Жюли, – мягко произнес Бласко, – теперь тебе придется быть особенно осторожной. Уже пошли разговоры.
– Какие разговоры?
– Сплетни среди слуг. Сегодня, как тебе известно, я ездил навестить донью Марину. Она слышала эти разговоры и предупредила меня.
– Понимаю, – сказала Жюли. – Думаешь, кто-то меня выдал?
– Пока что нет. Но ты должна быть более осмотрительной.
– Я никогда не отрекусь от моей веры. Если меня схватят, то я готова нести и этот крест.
– Тебя никогда не должны схватить, Жюли!
– Если бы такое случилось, это было бы лучше для тебя. Меня убьют, и ты, наконец, освободишься от чувства ответственности.
– Да, но если заберут тебя, опасности подвергнется вся семья.
Жюли горько усмехнулась. В душе у нее скопилось много горечи. Она не любила Бласко, но следила ревнивыми глазами за его связями с другими женщинами. «Я делаю для тебя, что могу, – пытался объяснить он, – но я не в состоянии стать другим человеком».
Впрочем, Жюли находила утешение, думая о своих страданиях.
– Ну конечно, ты думаешь не обо мне, а обо всех остальных.
– Мой отец богат, Жюли, и если нас разоблачат, у нас отберут наши земли и виноградники.
– Вот какова твоя Святая Церковь! Она погрязла во зле! Я благодарна Богу за свою веру и никогда от нее не откажусь.
– Жюли, неужели мы не можем постараться больше понять друг друга?
– Каким образом? Ты другой веры. Это непреодолимый барьер.
– Да ведь вера почти одна и та же! Разве мы оба не верим в Иисуса и разве Иисус не говорил: «Любите друг друга»?
– Ты веришь в то, что хлеб – тело Христово.
– Какое это имеет значение? Неужели недостаточно, если мы будем любить и понимать друг друга?
– Ты даже не добрый католик, – сказала Жюли. – Все время говоришь о любви. Какое отношение имеет к религии любовь? Да и что у тебя за религия, которая позволяет тебе прелюбодействовать снова и снова, а потом ходить к своему священнику и говорить: «Отец мой, я согрешил». – «Хорошо, сын мой, прочти несколько раз «Богородицу», и это смоет твой грех».
– Нет смысла это обсуждать. Я могу только умолять тебя соблюдать осторожность.
В комнату вошла донья Тереса.
– Ребенок уже в постели? – осведомилась она. – Еще рано.
– Я подумала, что ему лучше лечь пораньше… ведь в доме его дядя.
– По-твоему, дядя способен ему повредить?
– В этом доме достаточно других, которые стараются ему повредить.
Потеряв терпение, Бласко оставил их и вышел из дома.
Как это часто случалось, ноги сами привели его к часовне. Если бы он снова был молод! Если бы он мог снова выйти из-за деревьев и увидеть смуглокожую цыганку, стоящую на выступе и заглядывающую в окно! Если бы можно было вернуть прошлое!
Но об этом глупо мечтать. Бьянка теперь женщина средних лет и наверняка очень изменилась. Если бы он мог хоть раз увидеть Бьянку превратившейся в сморщенную пожилую цыганку, то ему, возможно, удалось бы изгнать из своего сердца тоску по ней. Но как он может ее увидеть?
Бласко вздрогнул, когда Доминго подошел к двери часовни. Несколько секунд Доминго не замечал брата. При виде его Бласко ощутил испуг – лицо Доминго было искажено, и он что-то бормотал себе под нос.
«Мой брат молился здесь, – подумал Бласко. – Он мучит сам себя. Святая Дева, не мог ли он повредиться в уме, терзая себя мыслями о том, вынуждает ли его долг выдать Жюли?»
– Доминго! – окликнул брата Бласко.
– Это ты, Бласко?
– Тебе, я вижу, плохо, брат.
Доминго не ответил.
– Ты молился в часовне и просил указать тебе путь. Ты часто делал это в прошлом, и не думаю, что ты так уж изменился.
– Ты прав, – промолвил Доминго. – Я все такой же. В этом моя трагедия. Я все тот же «печальный Минго». В детстве ты часто презирал меня.
– Я был бесчувственной скотиной. Говорил и действовал не подумав. Это ты должен был презирать меня.
– Нет, Бласко. Ты был прав, относясь ко мне с презрением. Конечно, ты часто бывал непочтителен, по-детски жесток, не держал своего слова, а может, иногда и воровал. Мне было легко этого не делать. У меня не возникало желания идти туда, куда мне запрещали ходить, дерзить нашим наставникам, прогуливать уроки, списывать задание у брата.
– Ну, если бы ты у меня списывал, то вряд ли получал бы хорошие отметки, – рассмеялся Бласко.
– Мне не составляло труда быть пай-мальчиком. Но я завидовал тебе, Бласко. У тебя было одно качество, за которое я отдал бы все свои: храбрость. Ты был бесстрашен, а я труслив.
– Это потому, что ты был благоразумнее. Я часто едва ли не ломал себе шею. Если бы меня удерживал страх, я не наделал бы столько глупостей.
– Нет, Бласко, я говорю не о твоем легкомыслии. Страх… он представляется мне чудовищем со многими лицами, каждое из которых наполняет меня ужасом. Я трус, Бласко. Я знаю это после стольких лет молитв, знал до того, как стал священником. Я всегда буду трусом. Нельзя спастись от самого себя.
– Ты боишься физической боли, не так ли, Доминго?
– Я боюсь жизни, – ответил он. – Конечно, я боюсь боли, пыток и смерти, но, возможно, сильнее всего я опасаюсь обнаружить свой страх. Он постоянно следует за мной. Теперь я знаю, что стал священником, потому что боялся жизни, потому что верил, будто смогу прожить до конца дней в монастыре и не видеть, что творится за его стенами.
– Тогда почему ты не стал монахом и не присоединился к какому-нибудь братству? Почему ты сделался иезуитом? Если ты боишься…
– Я избран для этого дела. Все, чему меня учили, вело меня к этому. Меня пригласили в общество Иисуса, и… мне не хватило мужества сказать о своих страхах. Будь я смелым, ответил бы: «Нет. Я стал священником, чтобы удалиться от мира с его опасностями». Но в таком случае мне не было бы нужды это говорить.
– Еще не слишком поздно, Доминго. Пойди к твоему исповеднику и скажи, что у тебя на душе.
– Мой духовник – отец де Картахена. Он считает меня избранным для этой работы, а король желает, чтобы я взялся за нее. Картахена слышал, что англичане похитили у меня невесту, поэтому меня особо готовили к такой деятельности. Я верил, что со временем найду в себе силы отправиться в опасное путешествие, но теперь знаю, что готов к этому так же мало, как и тринадцать лет назад.
– Ты собираешься в путешествие за море? Поддерживать католиков в чужой стране?
– Да. Скоро я отбываю в Англию. Я знаю, о чем ты думаешь: там может оказаться Исабелья.
– Исабелья, Бьянка и другие женщины, которых похитили эти негодяи.
– Должен признаться тебе, Бласко. Когда похитили Исабелью, ее отец хотел, чтобы я отправился в погоню вместе с ним. Это было безнадежной затеей, но так бы поступил на моем месте любой мужчина, если только он не трус. А я сбежал, говоря себе, что отправлюсь в Англию, когда буду к этому готов.
– С тех пор прошло тринадцать лет! – воскликнул Бласко.
– Теперь ты понимаешь? Я откладывал это год за годом, придумывая разные предлоги. Но наступает время, когда все оправдания бесполезны. Я должен взглянуть в лицо своему страху!
– Ты будешь ходить из дома в дом, встречать многих людей, говорить с ними. Ты помнишь имя этого пирата? Маш… или что-то в этом роде. Доминго, если ты найдешь ее…
– То найду и способ доставить ее домой. Я верю, что такова воля Божья. Я привезу домой Исабелью. Она сможет уйти в монастырь и тем самым искупить грешную жизнь, которую, несомненно, вела.
Улыбка тронула губы Бласко. – Наша Исабелья вела грешную жизнь? Не могу в это поверить.
– Разумеется, ее к этому принудили.
– Тогда в чем тут грех?
– У тебя странные мысли, Бласко. Раньше я не замечал за тобой такого.
– Я изменился сильнее, чем ты, Доминго. Существуют двое Бласко. Их разделяет мост. Один из них перешел его в ту страшную ночь в Париже, оставив второго по другую сторону. Он видел католиков, ведущих себя настолько гнусно, что проникся к ним враждой и ненавистью.
– Ты стал еретиком?
– Нет. Ибо сейчас я вижу перед собой тебя, дрожащего от страха из-за того, что может произойти с тобой в еретической стране. Нет, я не еретик. Я сам не знаю, кто я. Я хожу к исповеди и на мессу, но больше не воспринимаю то, что воспринимал прежде. Я вижу двух Бласко. Возможно, в один прекрасный день появится третий.
