Стрела в сердце - Блейк Дженнифер

— Я знаю, что мы с вами об этом не договаривались, но какая разница, в конце концов.

— Действительно.

Восторг улетучился, уступая место разочарованию. Его слова прозвучали будто резкий взмах меча в воздухе.

— Вы решили, наконец, порадовать Жиля?

— Я решила порадовать себя, — резко ответила она.

— Покачать, побаловать, покормить грудью и унаследовать, в конце концов, Аркадию.

— И любить.

Искренность ее взгляда тронула его, он знал, что заслужил это. Но все равно чувство предательства не изгладилось, почему-то их соглашение о неповиновении приказу Жиля значило для него больше. Или он ревновал не только к мужу, собственному брату, но еще и к своему несостоявшемуся ребенку?

— Нет, ребенка не будет. Я не хочу, чтобы он попал в руки убийцы, не хочу, чтобы он страдал без отца. Я не смогу уехать, зная, что оставил ребенка и что он может умереть.

Она протянула к нему руку.

— Я позабочусь о нем.

— Только вы? Презирая его отца?

Вдруг его взгляд остановился на синяках на руке, явных отпечатках его пальцев. Он дотронулся до ее руки.

— Прошу прощения за это, но не за мой отказ.

Она отдернула руку, спрятав ее под столом. Глядя ему в глаза, как бы надеясь на его слабость, произнесла:

— Но вы же раньше хотели…

— Я думал только о постели, а не о детях. Я передумал. — Иногда грубость давала некоторый эффект.

— Вы отрекаетесь от меня, потому что я отказываюсь говорить о Теренсе? Так?

Она откинулась назад, не сводя взгляда с Рова-на. Он выдержал этот взгляд и недоверчиво спросил:

— Вы предлагаете мне обменяться одолжениями?

Она отвела взгляд.

— Я не могу этого сделать.

Сегодня у него было достаточно времени для размышлений. Пытаясь помочь ей, предположил: — Я мог бы спросить — почему? Но, думаю, в этом нет нужды. Вы пытаетесь кого-то прикрыть. Не Жиля, если Теренс никогда не был в вашей постели. Но как жена лудильщика, любившая кастрюли, вы не можете здесь, кажется, найти ни одного достойного.

— Вы ничего не знаете о моих привязанностях и способности любить.

— Нет, — горько ответил он, — вы ошибаетесь.

Ночь, проведенная с ней, рассказала все, что ему необходимо было знать. Любить и отдаваться друг другу — совершенно разные вещи, но достаточно близкие, чтобы их сравнивать. В одном он имел опыт, но вряд ли когда-нибудь познает другое.

Когда все это закончится, в ее жизни для него не останется места. Он выполнит свое назначение и может убираться.

Тишину нарушал только треск поленьев. Целый дождь искр вспыхивал брызгами и затихал, падая в очаг. Но Кэтрин туда не смотрела.

— Если вы откажете мне, у меня может никогда не появиться возможности стать матерью.

— Пожалуйтесь Жилю. Может он организует еще один турнир.

— Если он это сделает, я уйду от него.

Она так просто сказала об этом, что ему должно было быть не до бравады. Но Рован, чтобы успокоить себя, не принял эти слова всерьез.

— Если у вас хватит мужества и денег и будет куда уйти. В принципе это возможно, если только в августе в среду пойдет снег. — Он помолчал и вдруг неосознанно, против воли, сказал: — Давайте уедем вместе.

— Я не вижу, чтобы вы куда-то собирались! — На ее бледном лице появилось возмущение.

— А если собираюсь, что тогда? — Он с удовольствием увидел, как она вздохнула.

Кэтрин не ответила. Он слушал, как потрескивали поленья и завывал снаружи ветер, смотрел, как трепетал огонь. Потом кивнул, встал, взял бутылку с бренди и сказал:

— Понимаю. Брак священен. Как и кладбище.

Рован покачнулся. Сказалось все: и напряженные споры, и подавленное желание, и несколько бокалов вина и бренди, и то, что он был почти весь день без еды.

Ему хотелось еще налить бренди столько, сколько он сможет проглотить, чтобы впасть в забвение. Не часто он доходил до такого состояния. Но когда он направился к двери, то шел довольно уверенно.

— Куда вы? — Она поднялась и пошла за ним.

— В Эден, мой теплый и сырой рай. Туда. Вниз. Вы будете скучать по мне?

— Останьтесь. Я не хочу быть одна.

Она подошла к нему совсем близко, положила руку на грудь. Он почувствовал на коже каждый ее пальчик, и конечно же, как шторм, на него обрушилось желание. Сбитый с толку, он все же спросил:

— Опять искушаешь?

— Ты против? — Она приблизилась к нему.

Он отдал должное тем усилиям, которые привели ее к нему. Но он не сделает ошибки.

— Господи, конечно же нет, если в результате моя кровь не смешается с твоей.

— Ты сделал свой выбор. — Она приподнялась на мысочки и прижалась к нему губами.

Он обнял ее, хотя в руке была бутылка бренди. Ее рот был сродни нектару и так много обещал… Руки были холодными, а грудь, прижатая к его груди, сводила с ума. Он страстно желал и отказаться от нее, и уступить ей. Сдаться и полностью отдаться всепоглощающему чувству, пока вдруг Рован не вспомнил, что не его она так сильно хотела, а ребенка, появление которого зависело от него.

И руки сами собой опустились, а губы стали неподвижными. Когда она, в свою очередь, медленно и нехотя сняла руки с его шеи, он произнес:

— Вообще-то я против.

Кэтрин полными от слез глазами спросила:

— Почему?

— Фамильная гордость, упрямство, эгоизм. Если ты захочешь просто меня, я — твой. Но только не оправдания, не одиночество, не бессмысленные мечтания о материнстве. Только без всего этого я дам тебе то, что ты хочешь. Правда, я боюсь твоих слез, не надо плакать.

Она инстинктивно дотронулась до него, глядя, как он поклонился и повернулся, чтобы уйти. А Кэтрин стояла, обхватив себя руками, уставившись в никуда, когда он оглянулся…

Он поступил правильно, но почему же тогда чувствует себя таким болваном?

«Никогда, — думал Рован несколько часов спустя, — он не видел такой луны». — Она была круглая, как беременная королева, и яркая, как предрассветное небо. Луна освещала деревья, траву, и свет ее серебряным лезвием сабли проскальзывал сквозь узкие окна башни. Попадая в башню сквозь стеклянный купол, лунный свет делал полумрак янтарным и резко вычерчивал тени пальмовых и папоротниковых листьев, похожих на зубья дракона, на мраморном полу.

Рован был пьян и очень этим доволен. Он переходил от одного окна кабинета к другому, бродил по лестницам вверх-вниз, кружил по оранжерее, наклоняясь под листьями пальмы и осторожно дотрагиваясь до мокрых грудей нимф. Разве можно было их сравнивать с грудью Кэтрин. Вздохнув, он от них отвернулся и сел под огромной пальмой, прислонившись спиной к гигантскому китайскому кувшину, и уже здесь допил остатки бренди.

Он все еще сидел там с пустым стаканом в руке, когда Кэтрин спустилась в оранжерею. Чтобы не разбить хрустальный стакан, он осторожно и бесшумно поставил его на пол и устроился в своей темной засаде.

Волосы Кэтрин под лунным светом отливали золотом, а тонкая материя сорочки — серебром. Она была похожа на богиню, безмолвно спустившуюся с Олимпа. Ее лицо, грудь, нежные изгибы рук, стройные ноги — все до боли в глазах блестело в лунном свете. Через плечо было перекинуто полотенце. Он, конечно, мог бы подняться и заявить о своем присутствии, оставив ее одну, если бы она захотела. Но это было выше его сил — никакие слуги дьявола ни за что не смогли бы вытащить его оттуда.

Кэтрин прошла мимо и подставила руку под струи воды, лившиеся из кувшинов в руках нимф и из клювов двух лебедей. Рован затаил дыхание, когда увидел, с каким восторгом она смотрела, как бесчисленные капли-жемчужины, отскакивая от руки, били по лицу и плечам. Она провела рукой по лицу, откинула волосы назад и начала расстегивать пуговицы. Оголив плечи, она медленно спускала вниз сорочку, которая скользила по груди, талии, нежным бедрам и очутилась на полу.

Рован боялся дышать. Он знал: она была прекрасна. Его руки, рот, каждая клетка его тела говорили ему об этом и раньше. Но все это было несравнимо с тем, какой она предстала перед ним в лунном свете. Когда он состарится и придет время закрыть глаза, то и тогда у него перед глазами будет стоять ее точеная фигура.