Энн Максвелл - Рубиновый сюрприз
– Мы никогда не закончим вовремя эту канитель, – проворчал Хадсон.
Не обращая на него внимания, Алексей изящно склонил голову набок и прищурился, как бы оценивая эффект, который произведут на посетителей выставляющиеся экспонаты. В прошлом ему приходилось неоднократно иметь дело с Хадсоном и в Соединенных Штатах, и в России. Новиков презирал высокомерного и чрезмерно заносчивого предпринимателя, но, будучи слишком прагматичным и хорошо вышколенным, не показывал этого.
– Необходим черный бархат, – обратился он к ассистенту куратора. – Надеюсь, не составит огромного труда отыскать настоящий черный бархат в Лос-Анджелесе? Этот желтый хлам совсем не подходит. Нам нужен цвет, напоминающий московскую ночь.
– Уже вторник… – начал Хадсон.
– Почти, – невозмутимо перебил его Новиков.
– Уже вторник, – наставительно продолжил Хадсон, – а это означает, что если даже вы и подготовите свою выставку к четвергу для предварительного закрытого показа, то она все равно не будет отвечать моим стандартам. Мне нужна экспозиция, отвечающая мировым стандартам, а не куча третьесортного барахла, присланного из какой-то развивающейся страны.
Слова Хадсона заставили Новикова прислушаться. Он притворно удивился, подняв дугой светлые брови.
– Не волнуйтесь, мистер Хадсон. Выставка, будет великолепной. У нас еще полно времени.
Хадсон взглянул на красивое лицо Новикова, обрамленное шелковистыми, льняными волосами. Он ненавидел гомосексуалистов, он считал их своими соперниками, как, впрочем, и гетеросексуалистов. Подсознательно он был уверен в; том, что в любое время и в любом месте предпочтение должны были отдать именно ему.
– У меня есть огромное желание послать. вас вместе с вашей передвижной выставкой в задницу, – огрызнулся Хадсон. – Я начинаю верить, что все русские – лентяи, лгуны и предатели.
– Могу ли я предположить о существовании некой причины твоего столь внезапно проснувшегося шовинизма? Хадсон взглянул на красные бархатные портьеры, некогда украшавшие стены небольшой часовни в Санкт-Петербурге. В настоящий момент ими собирались украсить одну из стен, выходящую на южную сторону.
– Твои соотечественники растеряли всякое чувство верности, – произнес Хадсон, чеканя каждое слово.
– Почему ты так думаешь? Просто потому; что Россия не сразу согласилась оказать честь устроить выставку именно, в твоем музее, несмотря на то, что ты предлагал; возместить все затраты?
Хадсон промолчал.
– Ты, конечно, в курсе, во что теперь обходятся международные выставки, – спокойно продолжил Новиков. – Безусловно, ты являешься спонсором многих, из них, всеми силами стремясь стать главным покровителем искусств в Лос-Анджелесе.
Бледное лицо Хадсона неожиданно покрылось пятнами.
– Не нужно поддразнивать меня, – сказал он. – Я великодушен по отношению к искусству и к людям, принадлежащим миру искусства, но уверяю, с такими, как ты, и даже сильнее тебя у меня хватит сил справиться. Мне это уже приходилось делать, и не раз.
С большим трудом Новикову удалось сдержать себя. В течение последнего часа он терпел раздражение и высокомерие Хадсона, ожидая, что тот все таки проговорится о своей причастности к исчезновению «Рубинового сюрприза».
Новиков знал, что многие годы Хадсон служил Советам только ради своих собственных интересов. Вероятнее всего было то, что ему стала известна истинная ценность «Рубинового сюрприза», и он украл его преследуя какие-то личные цели.
Однако до сих пор Хадсон не обмолвился ни о чем таком, что давало бы основание думать о нем, как о грабителе яйца Фаберже.
– Я не собираюсь никого поддразнивать, – дерзко ответил Новиков. – Но я патриот, и потому мне не нравится выслушивать подобные нападки на мою родину ни от кого, даже если они исходят от такого влиятельного миллионера, как Дэмон Хадсон.
Румянец на щеках Хадсона стал багровым.
– Я всегда был другом русских, – произнес он.
– Временами эта дружба очень дорого обходилась мне с точки зрения личных и профессиональных отношений, содействуя России, я тратил миллионы долларов из своего кармана. Только на организацию этой выставки я выложил три миллиона долларов.
Новиков оценивающе посмотрел на Хадсона. Тот, казалось, уже дошел до точки кипения. Его глаза блестели, щеки горели, а густые белесые брови соединились в одну линию, придав лицу свирепое выражение. Новиков терпеливо ждал, думая о том, чем бы еще можно было разозлить своего собеседника, чтобы он хоть как-то проговорился о «Рубиновом сюрпризе».
– Твой пример достоин подражания. Но многие догадываются, что русские с лихвой компенсировал и твою поддержку.
– Эта поддержка стоила мне гораздо дороже тех денег, которые я получил взамен, – с горечью сказал Хадсон. – И что я сейчас получаю за свою давнюю дружбу и жертвоприношение?
Не, дождавшись реакции Новикова, Хадсон, в сердцах сам ответил на свой риторический вопрос.
– Взамен я получаю халтурную коллекцию икон и церковной. живописи, табакерки, и портсигары, несколько посредственных, картин в стиле социалистического реализма и некое колличество захудалых пропагандистских плакатов, времен сталинизма. И уже с явной угрозой в голосе спросил: – Где Фаберже?
Новиков внимательно посмотрел на Хадсона. Любой нормальный человек старался бы избегать подобной темы, если бы на самом деле был виновен в похищении яйца Фаберже. Но Хадсон не был нормальным. Поэтому этот вопрос не являлся подтверждением его виновности или невиновности.
– Работы Фаберже распаковываются и раскладываются по стендам, – ответил Новиков. – Посмотри вокруг более внимательно.
– Я не имею в виду весь этот хлам! Где императорский заказ Фаберже? Я хочу, чтобы пасхальные яйца были здесь. Их должна видеть пресса.
– А почему они имеют такое огромное значение для тебя? – безразлично поинтересовался Новиков. – Японская пресса почти совсем не уделила им внимания. Посчитала их безвкусными и второсортными?
Хадсон лишь презрительно усмехнулся.
– Японцы считают, что настоящему произведению искусства должно быть тысяча лет. Но американцы! более проницательны. Мы признаем мастерство и красоту независимо от времени давности.
– Замечательно, – процедил сквозь зубы Новиков.
– Послушай, ты, мерзкий сукин сын, я пообещал устроить в четверг специальный просмотр выставки для главных искусствоведов из «Нью-Йорк таймс», «Лос-Анджелес таймс» и других влиятельных газет и журналов.
– Не волнуйся, американские журналисты охотно придут к своей кормушке, – сухо заметил Новиков. – Не стоит бояться их.
