Анна-Мария Зелинко - Дезире
Это была долгая, очень долгая ночь… Я лежала одна в нашей широкой постели и считала удары часов на маленькой церкви Соо, зная, что внизу, в своем рабочем кабинете, Жан-Батист, склонившись над картами, проводит линии, ставит маленькие кресты и кружочки…
Потом я, вероятно, заснула, потому что вдруг проснулась и вздрогнула, почувствовав, что случилось что-то ужасное. Жан-Батист спал рядом со мной. Мое резкое движение разбудило его.
— Что с тобой? — прошептал он.
— Я видела во сне что-то страшное, — сказала я тихо. — Видела, что ты уехал на войну на лошади…
— Я действительно завтра уезжаю на войну, — ответил он.
Это было многолетней привычкой военного: спать так крепко, а проснувшись, мгновенно понимать ясно все происходящее.
— Я хотел бы обсудить с тобой один вопрос, — сказал он. — Я уже об этом думал много раз. Чем ты занимаешься весь день, Дезире?
— Чем занимаюсь? О чем ты говоришь? Вчера я помогала Мари варить сливы. Позавчера утром я была с Жюли у портнихи, м-м Бертье, которая раньше уехала в Англию вместе с аристократами, а теперь вернулась. А на последней неделе я…
— Нет. Я хочу сказать, есть ли у тебя серьезные занятия, Дезире?
— Что значит серьезные? — спросила я удивленно. Он положил руку мне под голову и прижал меня к себе. Мне было так приятно положить голову ему на плечо, когда меня не царапали его эполеты…
— Дезире, я хотел бы, чтобы ты не находила дни очень длинными во время моего отсутствия, поэтому я подумал, что тебе следует брать уроки…
— Уроки? Но Жан-Батист, я не беру уроки уже с десяти лет!
— Вот поэтому я и хочу!
— Меня послали в школу шести лет, вместе с Жюли. Добрые монахини меня учили. Но когда мне минуло десять лет, все монахини были распущены. Мама хотела продолжать наше образование дома, мое и Жюли. Но это не привело ни к чему. А ты сколько времени был в школе, Жан-Батист?
— С десяти до двенадцати лет. Потом меня выгнали из школы.
— За что?
— Один из наших учителей был несправедлив к Фернану.
— И ты? Высказал свое мнение на этот счет учителю?
— Нет. Я дал ему пощечину.
— Это, конечно, лучшее, что ты мог сделать, — сказала я, прижимаясь к нему. — А я думала, что ты ходил в школу целую вечность, потому что ты так много знаешь. Да и теперь ты читаешь так много книг…
— Сначала я просто хотел заполнить пробелы в моем образовании. Потом я начал систематически учиться. Но сейчас меня заинтересовали разные предметы. Например, когда оккупируют новую территорию, чужую страну, нужно знать и экономику, и политику, и юриспруденцию, и… но тебе нет необходимости заниматься подобными предметами, девчурка! Я хочу, чтобы ты брала уроки музыки и хороших манер.
— Уроки хороших манер? Ты хочешь сказать и уроки танцев? Разве я не умею танцевать? Я танцевала у нас на площади Ратуши во время праздников годовщины взятия Бастилии…
— Нет. Это будут не только уроки танцев. Раньше молодые девушки учили множество предметов, которые делали их аристократками. Делать реверансы, например. Жесты, которыми дамы света приглашают гостей пройти из одной комнаты в другую, и прочее.
— Жан-Батист, ты знаешь прекрасно, что у нас только столовая и нет даже гостиной. Если когда-нибудь один из наших гостей захочет пройти из столовой в твой рабочий кабинет, у меня вряд ли возникнет необходимость делать аристократические жесты, чтобы проводить его туда.
— Если я буду военным комендантом где-нибудь, ты станешь первой дамой в том месте и тебе понадобится поддерживать светский тон в твоих гостиных.
— Моих гостиных!.. — Я негодовала. — Жан-Батист, ты опять начинаешь говорить о дворцах!.. — сказав это, я, смеясь, укусила его за плечо.
— Ай! Помогите! — закричал Жан-Батист. Я разжала зубы.
— Ты не можешь себе представить, как в Вене австрийские аристократы и иностранные дипломаты нетерпеливо ждали, когда посол Французской Республики сделает ошибку… Они чуть ли не умоляли меня есть рыбу ножом… Наш долг перед Республикой держаться так, чтобы эти наши недруги над нами не смеялись.
Опять помолчали. Жан-Батист сказал мечтательно:
— А как было бы хорошо, если бы ты умела играть на пианино, Дезире!
— Не думаю, что это было бы хорошо…
— Но ведь ты любишь музыку, — сказал он убежденно.
— Не знаю. Вообще я люблю музыку, но когда Жюли играет на пианино, она играет так плохо, что я считаю просто преступлением играть так, как она.
— Я хочу, чтобы ты училась играть на пианино, а также немного пению, — сказал он, и я почувствовала по его тону, что он не потерпит возражений. — Помнишь, я рассказывал тебе о моем друге Рудольфе Крейцере, скрипаче-виртуозе? Крейцер сопровождал меня в Вену, когда я был там послом. Он прислал мне в посольство венского композитора, подожди, я вспомню, как его фамилия… А, да, Бетховен. Крейцер и Бетховен часто по вечерам музицировали у меня, и я очень сожалел, что не учился музыке в детстве. Но… — он усмехнулся, — моя мать была счастлива, когда у нее хватало денег на то, чтобы купить мне новые штанишки к празднику.
К сожалению, он очень быстро опять стал серьезным.
— Я настаиваю, чтобы ты брала уроки музыки. Ты найдешь адрес в ящике моего бюро. Начинай заниматься и регулярно пиши мне о своих успехах.
Ледяная рука вновь сжала мне сердце, когда он повторил:
— Пиши мне регулярно. Пиши мне чаше!
Письма!.. Ничего не остается, кроме писем!.. Свинцовый рассвет вползал в комнату через щели занавесей. Я смотрела на окно широко раскрытыми глазами, я различала уже мелкие цветочки на тяжелом штофе занавесей. Жан-Батист уснул. В дверь раздался тихий стук.
— Половина шестого, генерал. Имею честь сообщить вам, что пора вставать!
Это Фернан!
Полчаса спустя мы сидели внизу за завтраком, и я впервые увидела Жана-Батиста в его походном мундире. Ни шнуры, ни шарф не оживляли строгого синего сукна. Прежде чем я поднесла чашку ко рту, он стал прощаться. Лошади ржали, хлопали двери, я слышала говор чужих мужских голосов, звенели сабли, Фернан порывисто открыл дверь.
— Имею честь доложить: эти господа прибыли за вами, генерал.
— Войдите! — сказал Жан-Батист, и наша столовая наполнилась людьми: это были десять или двенадцать офицеров, которых я не знала. Они щелкали каблуками, их сабли, волочась по полу, издавали совершенно особый звук.
Жан-Батист сказал:
— Это члены моего штаба!
Я заученно улыбнулась.
— Моя жена рада познакомиться с вами, — любезно сказал он офицерам и поднялся. — Я готов. Мы можем ехать, господа! — И мне: — Прощай, девчурка! Пиши мне чаще. Военный министр будет пересылать письма со специальным курьером. Прощайте, Мари, смотрите хорошенько за мадам.
