Барбара Картленд - Сердцу не прикажешь
Марсия постояла у его кровати какое-то время, потом нагнулась и коснулась его руки, лежавшей поверх одеяла.
С уст ее непроизвольно слетел легкий вздох. Сама не понимая его причину, она покинула спальню Малколма и ушла к себе.
Утром Малколм проснулся с сильной головной болью и поэтому пролежал весь день в затемненной комнате.
Сломанную лодыжку следовало перебинтовать, и врач привез с собой молодую медсестру-ирландку из местной больницы.
— Ночью она не может дежурить, — предупредил Марсию врач, — думаю, вам следует отпустить ее часиков в шесть в больницу. Она побудет с больным днем, проследит за тем, чтобы он не нарушил постельный режим и был спокоен. Это все, что ему сейчас требуется.
— Не могу ли я ухаживать за ним? — спросила Марсия.
— Нет, не можете, — ответил врач. — У вас нет опыта и подготовки, и простите меня, старика, за то, что я скажу, но вы слишком красивы для сиделки. Хлопочите по своим делам и не беспокойтесь о муже. Через денек или два он будет в порядке, но уж очень он у вас капризен.
Доктор рассмеялся.
— Худший вид пациентов для нас, врачей, — это мужчина, который не настолько болен, чтобы умереть, но достаточно, чтобы капризничать и злиться.
В последующие два дня Марсия регулярно наведывалась к Малколму по два-три раза в день, но каждый раз заставала его с закрытыми глазами. Видимо, он не хотел, чтобы она беспокоила его.
На третий день после несчастного случая доктор сказал: пациенту настолько лучше, что можно отказаться от сиделки и даже от визита врача — хотя бы на день-два.
На лодыжку наложен гипс, который можно будет снять через месяц, не раньше. Больной более ни в чем не нуждается, все остальное сделает время.
— Поручаю его вашим заботам, леди Грейлинг, — шутливо сказал врач Марсии. — Насколько я разбираюсь в человеческих характерах, в этой ситуации вы можете сделать для него гораздо больше, чем все мы вместе взятые. Ему не повезло, и он раздражен тем, что прикован к постели. Но это вполне понятно. Кстати, его перелом не так страшен, как я вначале полагал, и если он не потревожит сломанную лодыжку и не начнет слишком рано выделывать коленца, то его нога будет такой же крепкой, как и до перелома.
Радостная, улыбающаяся Марсия поднялась к Малколму, чтобы сообщить ему эту добрую новость.
Он сидел на кровати, а вокруг на одеяле лежали в беспорядке бумаги и стопка писем.
Малколм не ответил улыбкой на ее улыбку, а, наоборот, хмуро сдвинул брови и сжал губы. Такой он всегда отпугивал ее.
Она сообщила ему, что сказал доктор, и добавила:
— Очень хорошие новости, не правда ли, Малколм? Пройдет совсем немного времени, и мы снова сможем совершать прогулки верхом. Мне так не хватало вас эти дни.
Малколм посмотрел на нее каким-то странным взглядом, который она не поняла, а потом, с уже знакомой ей иронией, к которой она почти привыкла, спросил:
— Неужели?
— Я сейчас срежу в саду свежие цветы и принесу вам в спальню, — воскликнула Марсия, все еще надеясь развеселить его. — Скажите, какие цветы вы любите? Можете называть любые, я никогда еще не видела такого сада, он полон цветов.
— Разумеется, не видели, — резонно заметил Малколм. — Ведь прошлым летом вас здесь еще не было.
Марсия поняла, что ее поставили на место, но объяснила это капризами больного человека и решила не обращать внимания.
— Хорошо, я выберу цветы по своему вкусу, — сказала она. — Вам ничего не надо принести?
— Все, что мне нужно, мне принесут слуги, — остановил ее Малколм. — Что же касается цветов, благодарю, они мне не нужны. Пожалуйста, не утруждайте себя.
— Малколм! — все же попыталась еще раз Марсия. — У вас ежедневно должны быть свежие цветы. В первый день вашей болезни я принесла вам розы. Они полностью распустились и вот-вот станут осыпаться.
— В таком случае их следует выбросить, — заявил Малколм, — а свежих мне не нужно.
Дальнейшие попытки были бесполезны; обескураженная Марсия смотрела, как Малколм, распечатав конверт, углубился в чтение письма, напрочь игнорируя ее присутствие.
«Что с ним? — думала она. — Его грубость абсурдна, ее нельзя объяснить только болезнью».
Он вел себя как капризный ребенок, но Марсия уже хорошо изучила Малколма и поняла, что грубость его намеренна, он не просто срывал на ней сиюминутную досаду или раздражение.
Выйдя в сад, Марсия вдруг поняла, что произошло в тот вечер, когда с Малколмом случилось несчастье.
Он видел, как Джеральд обнял ее и поцеловал, и по-своему истолковал это.
При этой мысли Марсия залилась краской стыда.
Она была умна и понимала, что, зная о ее родителях, Малколм имел право усомниться в ней, решить, что от нее рано или поздно вполне можно ждать нечто подобное.
Как объяснить ему? Как рассказать, что было на самом деле?
Ведь она не должна забывать и о Джеральде, чей заработок и карьера зависят от доброго расположения Малколма. Если муж действительно так раздражен, прежде всего может пострадать Джеральд.
«Что мне делать? Как все это уладить?» — думала она.
Марсия бродила по лужайке. Было около трех пополудни, солнце стояло высоко, и день был жаркий.
Но Марсия дрожала, словно от озноба, и руки ее были холодны как лед.
«Неужели я так боюсь Малколма?» — спрашивала она себя.
Да, она боялась его. В нем так мало человеческого тепла, он так высокомерен.
«О, если бы Джасмин была здесь. Как мне нужен ее совет», — терзалась бедная Марсия.
Она готова была броситься к телефону, но тут же остановила себя. Такой разговор по телефону невозможен. А больше ей не к кому обратиться; она все должна решать сама.
Ясно одно — нельзя бездействовать. Марсия пересекла лужайку и через чугунные ворота вошла в парк. Какое-то время она шла по главной аллее, но потом свернула налево и по поросшей травой тропке направилась к церкви.
На погосте лишь на нескольких могилах были цветы, остальная его часть представляла картину полного запустения; могильные камни густо поросли мхом. Здесь все нуждалось в наведении порядка.
Тень от высоких тисов усиливала атмосферу печали и покоя.
Марсия, открыв калитку и пройдя по узкой каменной дорожке, вошла в церковь.
Здесь было прохладно и стояла удивительная тишина. Резная дубовая скамья скрипнула, когда Марсия опустилась на нее. Из витража над алтарем, переливаясь радужными красками, пробился солнечный луч.
Марсия увидела на стенах мемориальные доски с именами погребенных, на некоторых были скульптурные изображения коленопреклоненных молящихся. Казалось, церковь стала семейным мемориалом Грейлингов.
