Мари Кордоньер - Сила любви
В этот миг существовали только ласки его губ, вытеснившие из нее холод и пронизавшие все тело трепетом просыпающегося сладострастия.
Одерживая верх над петлями, пуговицами и шнурками корсета, Ив де Сен-Тессе уложил свою очаровательную супругу уже с обнаженной грудью на меховую подкладку своего плотного кавалерийского плаща. Беспокойно мигающий свет фонаря залил ее кожу золотыми языками пламени, и обе совершенные по форме округлости ее розовой груди мерцали, живя своей собственной таинственной жизнью. Увенчанные возбужденными, упругими темноватыми бутонами, они блестели как дорогой, теплый мрамор. Живой мрамор!
Дивясь и восторгаясь, он прижал свои ладони к ее шелковистой груди и наклонил голову, чтобы поцеловать мягкую долину углубления между холмами. И лишь в этот момент обнаружил украшение, которое горело таинственным зеленым светом. Ив замер, рассматривая широкий перстень, украшенный огромным шлифованным изумрудом и предназначавшийся, без всяких сомнений, для мужской руки. Он в изумлении наморщил лоб: видимо, носимый на груди перстень имел какое-то особенное значение.
— Что это? — тихо спросил он.
— На память… — механически ответила Флёр, которой вовсе не хотелось возвращаться к реальности.
— Подарок на память с изображением розы и герба династии Анжу? Как этот перстень оказался у вас?
Флёр была сейчас не в силах пускаться в какие-либо подробные объяснения. В этот момент она не могла даже думать о своей любимой бабушке.
— Подарок… моей бабушки, — выдохнула Флёр шепотом, надеясь, что он этим и удовольствуется.
Но она ошиблась. Все еще углубленный в свои мысли, граф продолжал рассматривать украшение.
— Если это тот самый перстень, о котором я думаю, малышка моя, то ты носишь на груди предмет редкой ценности. Говорили, что он утерян. Это — нечто особенное. С другой стороны, нет ничего удивительного в том, что драгоценность такого рода была предложена столь богатому человеку, как ваш отец. Но почему носите его именно вы? Ведь этот перстень предназначен для мужской руки!
— Я уже сказала: это подарок! Я счастлива, что он не остался в узле вместе с другими украшениями. Мне было бы очень больно потерять именно его…
Ее супруг чуть потянул цепочку и положил перстень у ее плеча на плащ, так что по шее проходила теперь только филигранная дорожка из тонких золотых звеньев, теряясь в потоке распущенных волос.
— Больше никто не будет причинять вам боли, и меньше всех я, — прошептал он и покрыл горячими поцелуями ее кожу, а дойдя до ждущего ласки, напрягшегося соска ее груди, стал его сосать, массируя другой кончиками пальцев и вызывая этим эротический всплеск во всем ее существе.
Неудержимый, все сметающий на своем пути прилив сладострастия, вызванный его ласками, прекратил все дальнейшие разговоры. Флёр и так всегда совершенно терялась от его прикосновений, а теперь сознание того, что он ее любит столь же страстно, как и она его, подняло в ней целую бурю желаний и сладострастия. Она не ощущала ни цепенящего холода каменных стен, ни жуткой тишины тюрьмы, изолировавшей ее от всякого соприкосновения с внешним миром.
Реальностью же были только сильные мускулистые плечи, которые возвышались над ней, жилистое тело, сливавшееся с ней и с ней же устремлявшееся в такие просторы страсти, о существовании которых она раньше не подозревала. Флёр дарила себя ему безоглядно, с отчаянной беспредельностью, вызванной в глубине ее сознания одной-единственной ужасающей мыслью: неужели же эта ночь будет самой последней, дарованной им судьбой? Если это так, то она не истратит ни единого мига на сон или на какие-то размышления. Она растворится в объятиях любимого и умрет на самой вершине их любви. Флёр хотела отдаться ему каждой клеточкой своего существа, каждой каплей крови, каждым вздохом, пока еще может ощущать и касаться его тела.
Пламенная, необузданная страсть, с которой Флёр отдавалась его любви и отвечала на нее, разожгла в графе Шартьере настоящий пожар и рассеяла последние сомнения в правильности того, что он задумал. Такое существо, как Флёр, не может быть стерто в порошок жерновами честолюбия и политических интриг. И пусть то, что он замышлял, станет последним делом его жизни, но он защитит ее — его суженую, его любимую. Как ужасно, что потребовалась смертельная опасность, чтобы он это осознал!
На вершине страсти взгляды их встретились. Флёр казалось, что она тонет в ночном зное, сжигающем ее изнутри. В экстазе, превосходившем все ранее ею пережитое, она выгнулась навстречу ему и ощутила в себе импульсы стихийной первобытной силы.
К этому моменту оба они напрочь отбросили от себя всю воспитанность и цивилизованность. Языческий, свойственный всякому живому существу, не связанный ни с каким временем процесс спаривания устремлял их друг к другу в необузданном порыве.
— Ты вся моя! Ты это чувствуешь?
— Я твоя!
Широко раскинув ноги, Флёр приняла его твердость в бархатисто-мягкие глубины своего женского естества. Ей хотелось его проглотить, пленить, не отпускать никогда. Для этого она напрягла все мышцы и, словно кошка, вцепилась концами пальцев в его плечи.
Ее движения привели графа в неистовство сладострастия, исключавшее всякую умеренность. Флёр почувствовала, как он, подложив ладони под ее таз, приподнял ее, чтобы прижать еще теснее к себе. Флёр ощущала мощный горячий кол, вновь и вновь буравивший ее плоть, возбуждая в ней все большее напряжение, накатывавшееся раскаленными волнами. И она всеми органами своих чувств отдалась этому стихийному мужскому урагану, а шквал оргазма обрушился на нее с силой сверкающей молнии, между тем как любимый излился каскадом в глубинах ее существа.
Обессиленная, оробевшая, в полном смятении, Флёр кое-как выбиралась из бури чувственных переживаний. Она лежала на изгибе его руки, а собственная накидка согревала ее обнаженное тело. Под своей щекой она ощущала пульсацию живой кожи, а ее сдавленный вздох нашел отклик в его сдержанном смехе.
— Мне кажется, что у моей львицы нет больше сил. Спите, сердце мое, я буду охранять ваш сон. Ничего дурного случиться не должно…
— Не покидайте меня, — выдохнула Флёр. — Я больше не вынесу вашего отсутствия.
— Я с тобой, сердце мое! Спи…
Этого полного любви обещания оказалось достаточно, чтобы ее чудесное тело расслабилось, а сон придал чертам Флёр облик невинности, который резко противоречил присущей ей жажде страсти. Она не знала, что ее супруг в последующие часы не сомкнет глаз.
Граф облокотился о стену и уложил ее голову на свои колени. Неотрывно глядя на нее, неподвижный, углубленный в собственные мысли, он охранял ее покой. Его горящие глаза устремились на тонко очерченный овал ее лица. Красивые длинные ресницы, как это ни удивительно, были у основания золотыми, а у концов — темно-коричневыми. Под нежной кожей пульсировала жилка, а тонкая шея казалась слишком хрупкой для тяжелой копны шелковистых волос.
