Пэм Розенталь - Служанка и виконт
Но поцелуи поцелуями, а что же он пытается ей сказать?
— Первое, что я заметил, были твои глаза. Ты смело, изучающе смотрела на меня, а я смотрел тебе в глаза. В них непрерывно переливались голубые и серые тона… около зрачка серый становился фиолетовым. Тебе кто-нибудь говорил о фиалках, любовь Моя? И я подумал: у этой девушки в глазах небо Парижа.
— Я никогда не видела Парижа.
— Это центр всего мира, — тихо сказал он, обнимая Мари-Лор. — В нем есть грубые, шумные и грязные места. В нем живет полмиллиона людей, на некоторых улицах невыносимая вонь. Король ненавидит этот город. Боится его, как я полагаю, и похоронил себя со своим двором в Версале, это полдня пути от Парижа. Но Версаль — не столица Франции. Настоящая столица — Париж, прекрасный, сквернословящий Париж, с его кафе, заполненными писаками, с салонами, в которых толпятся философы. В нем сосредоточены энергия, искусство, ум и шумные беседы. Ты полюбишь его, Мари-Лор. Его воздух насыщен возможностями, огромными, захватывающими возможностями.
Она вдруг поняла, что он собирается сказать.
Конечно, она знала. Как могла не знать? Она хотела, мечтала об этом в предрассветные часы. Ей хотелось этого больше всего на свете, каким бы смешным и несбыточным это ни было. Мари-Лор пыталась представить себя избалованной любовницей дворянина и испытывала при этом непреодолимое желание расхохотаться. Нет, это невозможно. У нее был бы жалкий вид. Ей быстро бы надоело безделье, когда ее единственным занятием стало бы одеваться — одеваться и раздеваться. А Жозеф стал бы раздражительным, скучающим.
Безусловно, останутся все эти любовные забавы. И будет много времени для чтения.
И все же ничего не получится.
Неужели нет другого пути, чтобы не потерять его?
Хватит ли у нее сил отказать ему?
А тем временем Жозеф увлеченно продолжал, не замечая, как напряглось ее тело.
— А воздух, Мари-Лор, воздух там голубого цвета. Говорят, это от восточного ветра — свет голубой и иногда так прекрасен, что сжимается сердце. Я хочу, чтобы ты была там со мной. Я сниму небольшой красивый дом. И буду приходить к тебе каждый день, покупать тебе все, что захочешь, все, о чем ты когда-либо мечтала.
Она хотела что-то сказать и поняла, что не знает, что говорить.
Как сладко сознавать, что она так ему благодарна, так глубоко тронута. Он еще никогда не содержал женщины. У него никогда для этого не было денег, его любовницы приходили к нему ради удовольствия, а богатые признанные покровители оплачивали их счета. Но как приятно устроить все самому, пусть даже довольно скромно, и самому диктовать условия.
— Я поищу дом неподалеку от улицы Муффетар. Тебе там понравится. Это старый квартал на холме. Там много воздуха и света и не слишком далеко от университетов. Поблизости будут школы, студенты и книжные лавки. Я найму тебе горничную, но если она тебе не понравится, можешь ее уволить. И кухарку. Тебе, конечно, будет нужна кухарка. — Нет.
— Хорошо, можешь нанять кухарку сама. Знаешь, а жаль, не правда ли, — он крепче обнял ее за талию и положил другую руку на грудь, — что мы никогда не занимались любовью днем. Я найду место, где в комнатах много света и они расположены так, что обстановка, цвета, настроение будут зависеть от солнечного освещения и движения облаков…
— Пожалуйста, не надо.
— … так что, когда бы я ни пришел, ты будешь там, облаченная лишь в меняющийся свет и тени Парижа.
— Нет! Нет, не это. Я не буду твоей содержанкой, Жозеф. Позднее он будет удивляться тому, сколько же раз ей пришлось повторить эти слова, прежде чем он наконец прекратил болтовню. И как много прошло времени, прежде чем он пришел в себя от охватившей его ярости.
Казалось, он стал узником самой мерзкой части своей натуры.
Нет? Она сказала «нет»?
Но такого не могло быть. Ибо (говорила ему эта часть его натуры) когда мадам де Рамбуто избавилась от него, отдав предпочтение хорошенькому мальчику, игравшему на клавикордах, — это одно. Но совсем другое, когда простолюдинка, дочь книготорговца — обратите внимание: книготорговца, которая даже уже и не торгует книгами, дочь книготорговца, которая моет тарелки, с которых он ел, — объявляет виконту д’Овер-Раймону, что не желает быть его содержанкой.
Нет?
А разве она не ему обязана защитой от преследований отца и брата?
Нет?
Она просто не может вот так отказать. Это возмутительно, это оскорбление…
«Забудь об оскорблении! — Лучшей части его натуры удалось прорваться в темницу мыслей. — Это хуже оскорбления. Меня отвергает та, кого я люблю больше жизни».
— Но… почему? — тихо спросил Жозеф. — Разве ты не любишь меня так, как я люблю тебя?
Мари-Лор сидела выпрямившись, и слезы медленно катились по ее щекам. Вечер был холодный. Чихнув, она натянула на себя покрывало, чтобы согреться.
Но дрожала девушка не от холода. Дрожь охватила ее от выражения его лица. Презрительная усмешка оскорбленного аристократа была похожа на оскаленные клыки дикого кота или на злобный оскал уличного мальчишки, убивающего этого кота, чтобы съесть.
И все же ему удалось согнать с лица усмешку, стать выше презрения и эгоизма, которые унаследовал вместе с титулом.
Может быть, подумала она, есть другой выход…
Жозеф махнул рукой в сторону смятых простыней и подушек.
— Ты позволяла мне все, — прошептал он, — и мы были счастливы. Почему ты не хочешь поехать со мной в Париж?
… но сначала она должна внести полную ясность. Мари-Лор вытерла слезы и еще больше выпрямилась. Он с любопытством посмотрел на нее. «Хорошо», — подумала она.
— Я позволила тебе не больше, чем позволила себе самой, — сказала она. — Я позволила себе получить от тебя все, что только было возможно получить за такое короткое время. Ты должен это понять.
И ты это понимаешь, знаю, что понимаешь. Ведь в твоей истории кроется идея, идея, что берут и отдают друг другу люди, когда они… — удивительно, как трудно это все высказать, — равны.
Жозеф задумчиво свел брови, как бы решая трудную задачу.
— Я не хочу быть твоей содержанкой, — сказала Мари-Лор, — потому что не хочу быть какой-то особой… служанкой или… принадлежностью. Я считаю неправильным так обращаться с женщиной.
— Я тоже, — возразил виконт. — Но ведь со многими женами обращаются так же плохо, если и не хуже. И ты знаешь, что я никогда не буду так относиться к тебе, как бы ты ни называлась. Между прочим, «любовница» всего лишь слово, удобное для выражения…
Девушка покачала головой:
— Нас создают слова, которые мы употребляем. «Жизнь, свобода и стремление к счастью» — не просто слова, это понятия, идеи.
Он пожал плечами, еще неготовый признать свое поражение.
