Жюльетта Бенцони - Тибо, или потерянный крест
Часть вторая
Агония в седле
Глава 4
Белое кисейное покрывало
Надежды короля и Гийома Тирского не сбылись, — возвратившись из Наблуса, протосеваст объявил, что желает продлить свое пребывание в Святой земле. Как он с любезной улыбкой объяснил им обоим, погода в Средиземноморье начала портиться, — что было чистейшей правдой! — а кроме того, он не видел никакого смысла в том, чтобы отправлять свои галеры назад в Византию, а потом заставлять их совершать обратный переход ранней весной, когда так просто — раз уж они пришли к соглашению насчет египетского похода — спокойно дождаться здесь прибытия военного флота.» Таким образом у него будет время для того, чтобы привести суда в порядок и улучшить их вооружение. К тому же он, желая упрочить связи вдовствующей королевы с ее родной страной, собирался еще несколько раз ее навестить. Для начала — на Рождество, которое она предложила протосевасту провести у нее.
— В чем они неподражаемы, эти византийцы, — у них никогда ничего не бывает просто, наверняка! — вздохнул Гийом Тирский как-то вечером, играя с королем в шахматы. — Сегодня они говорят «белое», завтра — «черное», и еще умудряются при этом доказывать вам, что повинуются строжайшей логике.
— Вас так заботят эти три судна, стоящие в порту Акры? — спросил Бодуэн, делая ход пешкой и ставя тем самым ферзя противника под удар своего слона.
— Не слишком, хотя редко бывает, чтобы греческие моряки, без дела шатающиеся в порту, не нарушали спокойствия. Но меня куда больше беспокоит усердие, с которым протосеваст обхаживает вдовствующую королеву. Он три четверти своего времени проводит в Наблусе.
— А чего вы опасаетесь? Что он похитит ее, как «кузен» Андроник — тетю Феодору, вдову короля Бодуэна III, и запятнает ее репутацию?
— Нет. Королева Мария слишком благоразумна для этого. Кроме того, она любит другого. Нет, я опасаюсь серьезной ссоры между ним и сеньором д'Ибелином, который до беспамятства в нее влюблен...
Тибо от неожиданности выронил меч, рукоять которого начищал, и игроки обернулись на громкий звон оружия, упавшего на каменные плиты.
— А вам откуда это известно? — вытаращив глаза, спросил он.
— Получается, и ты тоже об этом знаешь? — не меньше него самого удивился Бодуэн. — И ничего не сказал мне?
— Ваше Величество, — ничуть не смутившись, ответил бастард. — Если рыцарю случается нечаянно узнать тайну другого рыцаря, честь велит ему сохранять эту тайну и никому... даже королю не рассказывать о том, что он узнал. Я действительно в ту ночь, которую провел в наблусском замке, нечаянно подслушал... разговор. А удивило меня то, что и господин Гийом, который никуда отсюда не выезжал, знает об этом...
— Друг мой, — откликнулся тот. — У меня, как и у всех прочих людей, есть глаза и уши, но в дополнение к ним — этим я обязан своей должности — я располагаю еще несколькими парами глаз в самых разных местах. И я должен признаться королю в том, что именно скандальная история королевы Феодоры навела меня на мысль о том, что следует присматривать за вдовствующей королевой...
— И вы ничего мне об этом не сказали? — недовольно проговорил король.
— Не сказал, потому что эта любовь никакой опасности для государства не представляет. Совсем наоборот: мне не надо объяснять вам, Ваше Величество, что Ибелины — род славный и знатный, и что хотя сеньор Балиан и младший сын в семье, однако в удел ему достались обширные владения, и он вполне достоин руки вдовствующей королевы. К тому же он — ваш верный друг и преданный слуга. Мне совершенно не хочется, чтобы бесшумный греческий кинжал или исподтишка пущенная стрела лишили нас такого человека.
— Так, может быть, поженим их? По крайней мере, тогда Изабелла вместе с матерью вернется в Иерусалим, — произнес Бодуэн, с едва заметной улыбкой взглянув на Тибо.
— Ваше Величество! Я-то думал, что научил вас смотреть вглубь вещей и событий! Как ваша матушка посмотрит на то, что ее вечная соперница станет ее невесткой?
— После того как она вышла замуж за Рено Сидонского, невестками они уже не будут.
— О, Рено ее совершенно не беспокоит. Он не покидает свой город и...
— Избавьте меня от дальнейших подробностей! — внезапно нахмурившись, прервал его Бодуэн. — Если вы хотели сказать, что и этот супруг, как и прочие, сбежал из-за ее беспутства — напоминать мне об этом совершенно ни к чему. Это моя мать! И я ее люблю!
Гийом тотчас вскочил со стула, подошел к молодому королю, обнял его за плечи и почувствовал, как тот дрожит.
— Она тоже вас любит! Успокойтесь, дорогое мое дитя! Я совсем не хотел вас обидеть, Боже сохрани! Просто когда две женщины так ненавидят друг друга, для спокойствия королевства лучше, чтобы они находились в разных концах страны.
Бодуэн сделал несколько глубоких вдохов, постарался взять себя в руки и, хотя и с трудом, но сумел успокоиться и даже улыбнуться.
— Вы правы. Я и это тоже знаю... но что вы мне посоветуете?
— Поговорите с Балианом! Откровенно! Скажите ему, что я узнал его тайну и что вы ничего не имеете против его женитьбы на вашей мачехе, только не в самое ближайшее время, и попросите его как об услуге о том, чтобы он избегал встреч с протосевастом, которого ему вовсе не надо опасаться... и который с наступлением весны покинет нас, словно зимние дожди.
— Так я и поступлю! — вздохнул Бодуэн, немного подумав. — Может быть, продолжим нашу партию? — добавил он, учтивым жестом указав на опустевшее кресло по другую сторону шахматной доски с клетками из черного дерева и слоновой кости...
Влюбленного убедить нелегко, однако Балиан любил своего короля и, положившись на данное Бодуэном слово, согласился по возможности избегать встреч с византийцем. В то же время он сблизился с Тибо, и с каждой неделей и каждым месяцем дружба, завязавшаяся между ними, становилась все крепче, несмотря нато, что его разделял с юношей добрый десяток лет. Бодуэн очень этому радовался. Во-первых, потому что Ибелины всегда были близки к нему, а во-вторых, потому что его огорчала та изоляция, в какой по большей части пребывал при дворе его щитоносец, постоянно находившийся с ним в отношениях слишком тесных для того, чтобы окружающие не начали опасаться: уж не таится ли под кольчугой, которую Тибо носит так часто, страшная болезнь? Тибо же носил кольчугу, потому что всегда хотел быть готовым встретить удар, который преступная рука могла попытаться нанести его королю.
Прошла зима, зябкая, с пронизывающим ветром, беспокойная. В Рождественскую ночь на Святую землю обрушилась настоящая снежная буря, метель замела купола и колокольни Иерусалима, превратив городской пейзаж в уменьшенную копию горного — к величайшей радости городских детишек, для которых наступило настоящее раздолье: играть в снежки им приходилось нечасто. Что ж, хотя бы кто-то чувствовал себя счастливым! А во дворце тем временем нарастала тревога: караван, посланный в Африку за семечками анкобы, из которых изготавливали необходимый прокаженному бальзам, так и не вернулся. Осенью Гийом Тирский отправил следом за ним второй, чтобы попытаться отыскать следы первого и, если потребуется, выполнить поручение вместо него, а тем временем лекарство в последней склянке почти закончилось. «Королева-мать» была очень огорчена этим обстоятельством, и ее чувства были понятны всякому, но ее нескрываемо мрачное настроение вызвано было не одними лишь материнскими заботами: ее молодой супруг теперь вообще не покидал свой город Сидон, куда она упрямо отказывалась перебраться, как он на этом ни настаивал. Кроме того, она обнаружила, что красавец Гераклий — никогда не посещавший свою кесарийскую епархию — ей изменяет; изменяет потихоньку и, скорее всего, лишь время от времени, но все же изменяет с резвой женушкой галантерейщика из Наблуса — города, который Аньес, если бы ей дали волю, разрушила бы до основания, стерла бы с лица земли! — приезжавшей погостить к сестре в Вифанию, когда торговец отправлялся в Акру, чтобы пополнить запасы товара на складах крупного порта. Красотку звали Пак де Ривери, она была и в самом деле ослепительно красива и очень чувственна, а кроме того, со свойственным двадцатилетним легкомыслием любила наряжаться и украшать себя куда роскошнее, чем полагалась ей по ее положению в обществе, и разгуливала по Иерусалиму в таких нарядах и уборах, что Аньес выходила из себя, а Гераклию становилось неловко... Из-за этого происходили шумные ссоры, доставлявшие немалое удовольствие зевакам и сплетницам, но приводившие в негодование окружение короля. Желая положить конец всему этому безобразию, король велел передать галантерейщику, чтобы тот не выпускал жену из своего наблусского дома, а когда ему надо ехать в Акру по делам — брал ее с собой. В то же время патриарх Амори Нельский дал Гераклию понять, что, если отношения будут продолжаться, это может иметь самые тяжелые последствия для его церковной карьеры. Бывший монах, слишком хитрый для того, чтобы упираться и ссориться с такой коалицией, принял это к сведению, еще сильнее возненавидел патриарха, но вернулся в постель Аньес, а во дворце снова воцарилось спокойствие.
