Кэрол Мортимер - Опасное сходство
Утром она не нашла в себе сил спуститься вниз для того, чтобы хладнокровно попрощаться с Натаньелом; она понимала, что все ее чувства написаны у нее на лице.
Ее горе было велико и безутешно.
Элизабет резко вскинула голову, когда дверь ее комнаты бесцеремонно распахнулась. На пороге стоял Натаньел с громадным букетом роз в руках. Мрачность его лица и знакомые цветы сразу же подсказали ей, что розы — отнюдь не предложение помириться.
Прежде чем заговорить, она облизала пересохшие губы:
— Милорд, я думала, вы уже уехали.
Он зловеще прищурился:
— Хотите сказать — вы на это надеялись?
— Нет, я…
— Я, возможно, и уехал бы, не захворай внезапно мой конь от какой-то таинственной болезни. — Он ногой закрыл за собой дверь и, подойдя к кровати, мрачно воззрился на нее сверху вниз. — Как вы, наверное, уже догадались, цветы только что прислали для вас. — Он бросил букет на одеяло. — В букет было вложено вот что! — Он презрительно скривился и бросил на кровать мятую карточку.
Элизабет с трудом приподнялась, и, прикрывшись одеялом, оперлась о подушки, и прочла адресованное ей послание.
— По-моему, у сэра Руфуса начисто отсутствует всякая сообразительность! Вчера он повел себя со мной совершенно недопустимо! — Она бросила карточку на столик рядом с кроватью. На лице ее было отвращение. Очевидно, цветы ее совершенно не обрадовали.
В спальню Элизабет Натаньела привел страшный гнев. Теперь же, заметив, что Элизабет совершенно не интересуют присланные Теннантом розы, он немного успокоился. Всякая девушка сочла бы себя польщенной, узнав, что в ее честь назвали новый сорт роз, но только не она…
Его гнев совсем прошел, когда он смотрел на ее бледное лицо, обрамленное темными кудрями.
Наконец он успокоился настолько, что осознал, как неприлично себя ведет. Он не послушал тетю Гертруду и ворвался в спальню к ее молодой незамужней компаньонке! А ведь порядочному джентльмену не положено даже знать, где находится спальня молодой незамужней девушки, не говоря уже о том, чтобы войти в нее! Он вспомнил обо всем, заметив, с каким трепетом смотрят на него ее синие глаза из-за завесы длинных темных ресниц, и поспешно отступил подальше от кровати, чтобы не напугать ее.
— Элизабет, я прошу прощения за мою… мне не следовало… черт побери, да что с вами? — Он тут же забыл о своих намерениях помириться и расстаться по-дружески, когда, наконец, понял, что Элизабет вовсе не больна. Она лишь не хотела сегодня вставать и смотреть, как Натаньел покидает ее навек.
— Милорд, мне кажется, я немного простудилась, — солгала она, надеясь, что ее голос и лицо убедят его в том, что она не лжет.
Он плотно сжал губы:
— Я ведь уже просил вас не называть меня «милорд», когда мы одни.
Элизабет почувствовала, как лицо обдало жаром.
— Я назвала вас так потому, что решила, что так будет прилично для того уровня… на какой перешли наши отношения, ми… Натаньел, — поспешно исправилась она, видя, как потемнело его лицо.
Он надменно поднял светлые брови:
— Мне виднее, что прилично для наших отношений, а что нет! Кстати, как вы намерены поступить с розами Теннанта? — Он насторожился, и Элизабет поняла, как важен для него ее ответ.
Элизабет покосилась на букет. Как жаль, что такую красивую розу вывел человек черствый, властный и бесчувственный!
— Ми… Натаньел, я никак не намерена с ними поступить. — Она тяжело вздохнула. — Да, цветы очень красивые, но принять их — значит поощрить сэра Руфуса, а поощрять его я не намерена.
Натаньелу стало легче.
— Если вы в самом деле так относитесь к Теннанту, вы поступаете мудро.
— Что значит «если»?! — спросила Элизабет. — Вы до сих пор сомневаетесь в том, что этот джентльмен меня совершенно не интересует?
— Разумеется, нет! Я просто… да нет, ничего, — устало продолжал он. — Может быть, попросить тетю прислать к вам врача?
— Ради обычной простуды? Нет! — Элизабет покачала головой. — Не сомневаюсь, скоро мне станет лучше, и к ужину я уже спущусь вниз. — Внезапно она нахмурилась. — Кажется, вы сказали, что ваш конь захворал?
— Да, — ответил Натаньел, внезапно вспомнив о своей тетке и предчувствуя неминуемый суровый выговор от нее. — У Черныша что-то с желудком, конюх считает, что ночью он съел что-то неподходящее.
Элизабет встревоженно сдвинула брови и спросила:
— Другие лошади на конюшне страдают от того же недуга?
Натаньел мысленно восхитился ее сообразительностью. Тот же самый вопрос он и сам задал главному конюху.
— Нет, — ответил он. — Финч надеется, что Черныш поправится, но из-за его недомогания я сегодня не смогу уехать.
— Вот как…
Натаньел не понял, с разочарованием она ответила ему или с облегчением. Конечно, приятнее было бы первое, но их отношения трудно назвать простыми и безмятежными…
— В таком случае буду рад увидеть вас вечером за ужином, — медленно произнес он.
Щеки ее снова покрылись нежным румянцем.
— Значит, за ужином вы опять будете делать вид, будто я не существую, как вчера вечером?
На сей раз Натаньел расслышал в ее голосе упрек.
— Мне показалось, вы хотите, чтобы я вел себя именно так.
Глаза ее сверкнули.
— Чтобы вы относились ко мне так, словно я пустое место? Чтобы я чувствовала себя низкой, недостойной, не заслуживающей внимания?
— Послушайте, вы все превратно понимаете! — решительно возразил Натаньел. — Я вовсе не считаю вас недостойной и не заслуживающей…
— Натаньел, мне лучше знать, как я себя чувствую в вашем присутствии! — Она села, и темные волосы водопадом рассыпались по плечам и упали на грудь. — И потому я имею право сказать, что вчера вы вели себя со мной просто чудовищно!
Он не сводил с нее жадного взгляда, любуясь ее необычной, экзотической красотой.
— Элизабет, я не хотел вас обидеть!
— Тем хуже, потому что вчера вам это прекрасно удалось!
Натаньела передернуло. Элизабет так манила его к себе, была такой желанной… Ему захотелось сейчас же сорвать с нее ночную рубашку, обнажить ее нежное тело и целовать, целовать… Он отлично помнил, какова она на вкус, помнил, как ласкал тугие розовые бутоны ее сосков, восхитительные шелковистые бедра, раскрывшиеся ему навстречу…
Что он здесь делает? Зачем ворвался к ней в спальню, зная, что она лежит в постели?
Импульсивное поведение в последние минуты настолько выходило за рамки его всегдашней сдержанности, что он, как ни странно, не мог ответить на свои же вопросы. Особенно трудно ему приходилось потому, что она по-прежнему лежала, соблазнительно раскинувшись, совсем рядом.
