Эльза Вернер - В добрый час
Слова эти были слишком необдуманны и смелы, особенно для такого человека, как Вильберг, и он совершенно не подозревал, какое они произведут действие. Ульрих вздрогнул, из уст его вырвался приглушенный стон, и он побледнел, как мертвец. Сжатая в кулак рука опустилась, и он судорожно ухватился ею за перила моста. Он стоял перед ними, тяжело дыша и крепко стиснув зубы, стремясь, казалось, испепелить молодых людей взглядом.
Это было жестокое испытание их на мужество. Кто из них побежал первый, увлекая за собой другого, они и сами не знали, но только оба неслись изо всех сил и замедлили шаги только тогда, когда убедились, что их не преследуют.
— Скажите, ради Бога, господин Вильберг, что с ним случилось? — все еще с испугом спросила Мелания. — Что вы сказали этому ужасному Гартману, чем так рассердили? Как вы решились разозлить его!
Молодой человек улыбнулся побледневшими от страха губами. Первый раз в жизни его упрекали в смелости, причем он сознавал, что вполне заслуженно. Только теперь он понял, как рисковал.
— Оскорбленная гордость! — сказал он, едва переводя дух. — Обязанность защищать вас, фрейлейн… вы видите, он не посмел нам ничего сделать.
— Нет, мы убежали вовремя! — наивно заметила Мелания. — И слава Богу, что мы это сделали, а то, пожалуй, распрощались бы с жизнью!
— Я побежал только из-за вас! — с обидой возразил Вильберг. — Один-то я, во всяком случае, устоял бы против него, пусть бы это стоило мне жизни.
— Это было бы очень печально! — сказала девушка. — Вы сочиняете такие прекрасные стихи.
Вильберг даже покраснел от столь приятной неожиданности.
— Вы знаете мои стихи? Я не думал, чтобы в вашем доме… Ваш батюшка несколько предубежден против моего поэтического дарования.
— Папа недавно говорил об этом с директором, — сказала Мелания и вдруг запнулась. Ведь не могла же она признаться поэту, что его стихи, которые ей, шестнадцатилетней девушке, показались такими трогательными, ее отец прочитал своему коллеге с язвительными насмешками и резкими комментариями: «может же человек заниматься теперь такими пустяками». Она тогда же сочла подобный отзыв о молодом человеке в высшей степени жестоким и несправедливым — он перестал ей казаться скучным с тех пор, как у него появилась несчастная любовь, о чем он недвусмысленно говорил в своем стихотворении. Это объясняло и извиняло все его странности. Она поспешила уверить его, что находит стихи прекрасными, и с искренним участием, хотя и несколько робко, принялась утешать его в мнимом несчастье.
Вильберг охотно слушал утешения; ему было невыразимо приятно встретить, наконец, родственную душу. К несчастью, они дошли уже до дома инженера, который как раз стоял у окна и удивленно, с подозрением смотрел на эту парочку. Вильберг не имел желания выслушивать неизбежные насмешки своего начальника в случае, если бы Мелания вздумала рассказать о встрече с Гартманом и об их бегстве взапуски; поэтому он простился с девушкой, уверяя ее, что она влила в его сердце целительный бальзам, а Мелания, поднимаясь по лестнице, ломала себе голову, стараясь отгадать, кто, собственно, был предметом этой в высшей степени интересной несчастной любви молодого человека.
Когда Ульрих вошел в комнату, шихтмейстер Гартман сидел у стола, подперев голову рукой; неподалеку у окна стояли Лоренц и Марта. Разговор тотчас оборвался, и он сразу догадался, что речь шла о нем, но, казалось, не обратил на это никакого внимания. Он запер за собой дверь, швырнул на стол шляпу и, не поздоровавшись ни с кем, бросился в большое кресло, стоявшее у печки.
— В добрый час! — сказал шихтмейстер, медленно поворачиваясь к нему. — Ты что, не хочешь утруждать себя, чтобы поздороваться с нами? Мне кажется, тебе не следовало бы этим пренебрегать!
— Не мучь меня, отец! — раздраженно бросил Ульрих, откидывая голову еще больше назад и сжимая руками лоб.
Шихтмейстер пожал плечами и отвернулся; Марта отошла от окна и села рядом с дядей, чтобы приняться за работу, которую прервала во время разговора с Лоренцом. Несколько минут в комнате царила тишина; наконец, молодой рудокоп подошел к своему другу.
— Штейгер Вильмс приходил сюда, чтобы поговорить с тобой, Ульрих; через час он снова придет. Он побывал на всех соседних заводах и рудниках.
Ульрих провел рукой по лбу, как бы желая очнуться от какого-то мучительного сна.
— Ну, как же там дела? — машинально спросил он так равнодушно, как будто еще не вполне сообразил, о чем идет речь.
— Они присоединяются к нам! — объявил Лоренц. — Наш пример, кажется, придал им мужества. Теперь повсюду начнется борьба. Первыми выступят чугунные заводы в горах, за ними последуют все рудники, если немедленно не примут их требований, что, конечно, и случится. Таким образом, через неделю прекратятся работы на всех заводах и рудниках.
— Наконец-то!
Ульрих, как наэлектризованный, вскочил с места. Мгновенно равнодушия и апатии как не бывало: он снова был энергичным, как всегда.
— Наконец-то! — повторил он, вздохнув с облегчением. — Давно пора! Мы чересчур долго оставались одни.
— Потому что слишком поторопились.
— Может быть, но нам нельзя было ждать. У нас ведь не то, что на других рудниках. Каждый рабочий день подвигал Беркова вперед, а нас назад. Что же, Вильмс отправился по деревням? Надо поскорее сообщить об этом товарищам. Это поддержит их!
— Что очень необходимо! — спокойно сказал шихтмейстер. — Как видно, мужества у них и поубавилось. Вот уже две недели не слышно ударов молота. Вы все ждете, что к вам обратятся с просьбой или, по крайней мере, с предложением начать переговоры, которые должны окончиться согласием исполнить ваши требования, а хозяин и не думает об этом. Служащие избегают встречи с вами, а у хозяина такой вид, что он не уступит ни на волос. Да, Ульрих, поддержка давно необходима.
— Почему же так необходима, отец? — встревожено спросил молодой человек. — Мы не работаем всего две недели, а я предупреждал, что в крайнем случае они должны быть готовы прогулять два месяца, если хотят победить, а победить мы должны!
Старик покачал головой.
— Два месяца! Это выдержишь ты, выдержим я и Лоренц, но не те, у кого есть жена и дети.
— И они должны выдержать! — холодно парировал Ульрих. — Я ведь думал, что мы легче и скорее добьемся своего. Оказывается, я ошибся. Ну, уж если он хочет довести дело до крайности, то и мы со своей стороны заставим его дорого поплатиться за это.
— Или он нас! — вмешался Лоренц. — Если хозяин действительно…
Ульрих яростно топнул ногой.
— «Хозяин» да «хозяин», только и слышишь! Неужели у вас нет другого названия для этого Беркова? Вы его не называли так до тех пор, пока он не сказал вам в глаза, что он такое и чем хочет быть. Говорю вам, если мы поставим на своем, то хозяевами будем мы; он останется хозяином только по имени, а власть будет принадлежать нам! Он это отлично понимает и оттого так упорствует! Потому-то мы и должны добиться во что бы то ни стало исполнения наших требований!
