Барбара Картленд - Ах, Париж!
Вопрос был неожиданным, и, к своему ужасу, Гардения почувствовала, что краснеет.
— Мне они оба нравятся: и лорд Харткорт, и его кузен, — ответила она. — По крайней мере, мы все говорим на одном языке.
Ответ прозвучал грубо, но барона, казалось, он нисколько не задел.
— Замечательно, — заключил он. — Вы должны дружить с приятными молодыми людьми. Именно этого ваша тетушка и хочет от вас, а особенно ей нравится лорд Харткорт.
— Мне надо переодеться, — поспешно проговорила Гардения, — иначе я опоздаю в театр. Я с нетерпением жду, когда мы туда поедем.
— Ах да, в театр, — пробормотал барон, как будто только что вспомнил об этом. — Я собираюсь привести своего знакомого. Полагаю, вы виделись с ним вчера — месье Пьер Гозлен.
— О нет! — не сдержалась Гардения.
Барон удивленно вздернул брови.
— Он вам не нравится? Ваша тетушка тоже так к нему относится. Он не очень располагает к себе, но он умен, исключительно умен. Нельзя, чтобы человек одновременно был и красив, и умен. Когда вы станете старше, вы поймете. Но ведь месье Гозлен желает говорить не с вами, а с вашей тетушкой. Вы можете разговаривать со мной. Вам это будет приятно, а?
— Очень приятно, — процедила сквозь зубы Гардения.
Барон издал каркающий звук, который следовало принять за смех, ухватил ее своими толстыми пальцами за подбородок и развернул к себе.
— Очень приятно, — повторил он, и не успела Гардения понять, что происходит, как он наклонился и впился в ее губы. Она отпрянула от него и, вырвавшись, побежала по лестнице, с отвращением вытирая губы тыльной стороной ладони.
Всю дорогу ее преследовал смех барона, каркающий хриплый смех, заставивший ее так возненавидеть его. Еще никто и никогда не вызывал у нее такого отвращения!
Глава девятая
Весь этот вечер Гардения провела в своей комнате. Она чувствовала, что не в состоянии встретиться лицом к лицу с бароном. Ощущение его поцелуя огнем жгло ее губы, и хотя она брезгливо оттирала их, чувство отвращения и унижения не покидало ее.
— Я ненавижу его! — бушевала она, нервно расхаживая по комнате из угла в угол, в то же время беспомощно понимая, что ничего не может поделать. Не идти же ей жаловаться тете Лили? А больше ей не к кому было обратиться.
Никогда еще за всю свою жизнь она не чувствовала себя столь одинокой. Со слезами на глазах она подумала о том, что женщины полностью находятся во власти мужчин.
Суфражистки, с их истерическими воплями в защиту равноправия, превратились во всеобщее посмешище, но во многом они были правы. Несмотря на все разговоры о женском влиянии и о том, что женщины являются источником вдохновения для мужчин, они все равно фактически оставались просто-напросто имуществом, которое могло передаваться из рук в руки, людьми второго сорта, без всяких прав и привилегий, если только последние не были дарованы им благодаря благожелательности их отцов или мужей.
За полчаса до обеда Гардения послала записку тете, где сообщала, что у нее сильно разболелась голова. Затем она легла в постель, подумав, что фактически сказала правду, за исключением того, что одновременно с головной болью она испытывала боль сердечную.
Неожиданно она почувствовала глубокое отвращение не только к барону, но и ко всем остальным, кого она встречала в доме своей тети: льстивым, речистым французам, пьяным и шумным женщинам, зловещему Пьеру Гозлену, похожему на жабу, и, наконец, к гортанному голосу и тупой грубости барона.
С чувством облегчения она переключилась на мысли о лорде Харткорте. Его самообладание, чувство собственного достоинства, а главное, его сдержанность вызывали у нее невольную гордость за то, что он ее соотечественник. Ее мысли снова вернулись к тому удивительному моменту, когда его пальцы коснулись ее руки, и она испытала странное и волшебное чувство. Может быть, подумала она, в тот раз на приеме, когда они стояли на балконе и ей показалось, что он был так груб, она просто не поняла его? Ей хотелось как-то оправдать его поведение, ей хотелось опереться на него, как на единственную сильную и цельную личность среди толпы чужих и неприятных людей, с которыми она общалась со времени своего приезда в Париж.
Что же было не так? Почему этот дом так отличался от того, что она себе представляла? Почему ее тетя поощряла ухаживания такого человека, как барон? Что вынуждало ее терпеть такого типа, как Пьер Гозлен? Все это было слишком непонятно для нее. Гардения чувствовала себя несчастной и потерянной и, как ребенок, нашла утешение в слезах, вспоминая свою матушку.
Она так и заснула в слезах, а утром присущая юности жизнерадостность взяла верх, и, проснувшись, она ощутила себя полной сил и готовой справиться со всеми неприятностями.
Было рано, и все в доме еще спали, но она была не в силах дольше оставаться в постели. Она уже убедилась, что даже прислуга вставала поздно, главным образом потому, что некому было подгонять их по утрам, чтобы они живее приступали к выполнению своих обязанностей; к тому же большинство из них очень поздно ложились спать.
Гардения знала, что не совсем прилично отправляться на прогулку в одиночестве и что ей следовало бы взять с собой хотя бы горничную, но она сомневалась, что Жанна уже проснулась, а даже если и так, ей не хотелось идти с ней.
Она оделась и бесшумно сбежала по лестнице. Самостоятельно отодвинув задвижки и открыв замок входной двери, она решительно захлопнула ее за собой.
Гулять одной по Парижу в такой час было безрассудно и рискованно и в то же время захватывающе интересно, и она чувствовала, что даже если ей потом здорово влетит за ее шальную проделку, игра стоит свеч.
Солнце сияло, воздух был напоен ароматом цветов, и ей казалось, что она не идет по тротуару, а парит над ним. Она дошла до Елисейских Полей; цветы каштанов были похожи на розовые и белые свечки на фоне ярко-голубого неба.
Она не увидела ни одного из модно и элегантно одетых представителей избранного общества, которые обычно сидели в тени деревьев или за маленькими столиками. Должно быть, они в этот час еще спали крепким сном. Вместо них она повсюду встречала дворников, подметавших оставшийся со вчерашнего дня мусор, а также женщин всех возрастов в накинутых на голову черных шалях и с корзинками в руках, из чего Гардения заключила, что они возвращаются с рынка, сделав покупки на день. Представители самых разнообразных профессий спешили на работу, часть из них толкала перед собой тележки, в которые иногда были впряжены собаки.
Все казалось ей настолько увлекательным, что Гардения шла между деревьями, даже не замечая любопытных взглядов, направленных в ее сторону. В своем зеленом платье она была похожа на лесную нимфу, ее щеки раскраснелись от возбуждения, глаза горели, а золотые локоны выбивались из-под соломенной шляпки, украшенной цветами.
