Элизабет Вернер - Влюбленная американка
Смотритель взглянул еще раз на деньги; сумма была так велика, что, очевидно, у этого иностранца была серьезная причина желать пробраться в горы. Не могло быть сомнения, что американец не на стороне неприятеля. Пробормотав несколько слов благодарности, старик спрятал деньги в карман.
Генри собрался уходить, но, подойдя к двери, вдруг остановился и с угрожающим видом сказал смотрителю:
— Мне кажется, нечего предупреждать вас о том, что вы должны соблюдать строжайшую тайну относительно нашего разговора. Впрочем, ваше соучастие должно заставить вас молчать. Немцы расстреляют вас, если узнают, что вы помогли мне тайно пробраться в горы.
— Да, я знаю это! — прошептал старик.
— Итак, если я к утру вернусь обратно, вы должны будете утверждать, что я провел ночь в замке и никуда не выходил. А пока прощайте!..
В комнате поручика Фернова ярко горела лампа, но Вальтер, вернувшись к себе, застал одного только Фридриха.
— Доктор Беренд все время был здесь, — доложил солдат, — он долго ждал ваше благородие, но его срочно вызвали в деревню. Кажется, состояние ефрейтора Брауна ухудшилось.
Вальтер был неприятно поражен этим известием.
— Как жаль, что доктор уже ушел! — воскликнул он. — Я хотел поговорить с ним.
— Доктору тоже нужно было сказать вам что-то; он поручил мне приготовить для вас пальто и пистолеты. Вы уже сегодня вечером собираетесь в путь; отчего же вы не возьмете меня с собой? Ведь я всегда сопровождал вас, когда вы ходили на разведку с патрулем!
— Нет, Фридрих, сегодня это невозможно, — возразил Вальтер, прохаживаясь взад и вперед по комнате. Вдруг он остановился. — Теперь ведь все равно, — пробормотал он. — Отчего мне не сказать ему того, что я хотел сообщить Роберту? Фридрих! — громко позвал он.
— Что прикажете, ваше благородие?
— Возможно, что сегодня ночью на нас будет нападение; вы получили приказ быть наготове?
— Точно так, ваше благородие. С десяти часов я буду еще с двумя солдатами на карауле в парке. Господин капитан находит, что будет надежнее, если и в парке поставят часовых.
— Прекрасно! Постарайся повидаться с доктором Берендом до своего дежурства; мне очень нужно было поговорить с ним, но я должен идти и не имею времени спуститься вниз, в деревню. Ты передашь доктору мое поручение слово в слово, но только ему одному и никому другому.
— Никому другому! — повторил Фридрих.
По-видимому, Вальтеру было очень трудно произнести то, что он хотел сказать; он боролся с собою несколько минут, но наконец решился:
— Когда начнется сражение, доктор будет единственным человеком, не участвующим в бою, и если, не приведи бог, сюда ворвутся французы, он должен будет всеми силами защищать мисс Форест.
— Американскую мисс? — медленно переспросил Фридрих.
— Да! — Вальтер снова остановился и тяжело перевел дыхание. — Скажи доктору, что я прошу его об этом, как о последней дружеской услуге. Передай ему, что мисс Форест была для меня дороже всех на свете. Он должен защищать ее до последней капли крови, если понадобится.
Фридрих с немым изумлением смотрел на своего господина. Так вот что означала загадочная вражда между профессором и американской мисс! Фридрих чувствовал, что у него кружится голова; он никак не мог понять эту связь между любовью и ненавистью!
— Ты передашь мое поручение слово в слово, — произнес Фернов.
— Слушаю, ваше благородие, — ответил Фридрих. Он все еще стоял, точно пригвожденный к своему месту, глядя, как Фернов осматривал пистолеты и надевал плащ. Когда Вальтер подошел к двери, Фридрих бросился к нему и крикнул:
— Господин профессор!
Вальтер остановился. В продолжение всей войны Фридрих ни разу не назвал его так. Солдат очень гордился военным чином своего господина, и для него, преданного слуги, было большим наслаждением произносить «господин поручик» или «ваше благородие». Фернов совершенно отвык от того, чтобы его называли профессором, а потому с удивлением посмотрел на Фридриха, который был бледен как полотно.
— Господин профессор, неужели вы пойдете ночью совершенно один? Отчего вы не возьмете меня с собой? — молящим тоном попросил Фридрих.
— Это невозможно, — решительно ответил Вальтер, — я не могу взять тебя. Но что с тобой, Фридрих? Чего ты так волнуешься? Я думал, что за время войны ты отвык тревожиться обо мне.
— Не знаю, в чем дело, — с глубоким вздохом ответил Фридрих, — но за все это время у меня ни разу не было так тяжело на душе, как сегодня. Раньше я ничего не предчувствовал, а теперь, когда вы подошли к двери, у меня все внутри оборвалось. Господин профессор, я, наверное, никогда больше не увижу вас! — с отчаянием воскликнул он.
Фернов молча смотрел на Фридриха. Странно было, что этот сильный, здоровый солдат тоже поддался предчувствию! Глубокая привязанность к своему господину вызвала в нем необыкновенную прозорливость. Вальтер был растроган, но боялся проявить свое нежное чувство к Фридриху; он знал, что первое же ласковое слово заставит солдата разрыдаться как дитя.
— Ты не в своем уме, — с насильственной улыбкой проговорил он. — Разве я в первый раз подвергаюсь опасности? Стыдись, Фридрих!.. Мне кажется, ты готов расплакаться!
Фридрих ничего не ответил, но посмотрел в лицо профессора каким-то особенно проникновенным взглядом голубых глаз, точно старался навсегда запечатлеть в своей памяти дорогие черты. Военная дисциплина и субординация моментально исчезли, как будто нескольких месяцев военной службы и не существовало. Фридрих видел перед собою своего любимого профессора, за которым он ходил и которого оберегал, как мать своего ребенка, который был целью и содержанием всей его жизни.
Солдат не мог больше сдерживаться; он плакал как маленький, дурные предчувствия переполняли его сердце.
— Господин профессор, я с радостью умер бы вместо вас, — захлебываясь от слез, проговорил он. — Я знаю, что сегодня ночью произойдет несчастье. Один из нас погибнет!
Вальтер ласково и печально улыбнулся. Он знал, кто именно погибнет! Трогательная привязанность Фридриха заставила его в эту минуту забыть все остальное. Он мысленно видел свою прошедшую жизнь, неразрывно связанную с Фридрихом, вспомнил их детские годы, долгие тоскливые ночи, которые проводил верный слуга у его постели, когда он болел, его постоянную заботу и преданность. Чувство нежности к этому рослому солдату охватило Фернова. Он обнял своего бывшего слугу и, горячо пожав его руку, ласково сказал:
— Прощай, Фридрих! Если со мной что-нибудь случится, ты не должен беспокоиться о своей дальнейшей судьбе. У доктора Стефана есть мое духовное завещание — я позаботился о твоем будущем. А теперь пусти меня, мне пора идти.
