Севги Адывар - Тень Роксоланы
Но вот пришло время отказаться от этой любовной дружбы. Отказаться ради блага государства. И Сулейман страдал куда как глубже и сильнее, чем ранее. Своими руками он должен был убить эту любовь, родившуюся в давние времена в сладостной Манисе. Родившуюся тогда, когда он еще не был султаном и имел право на чувства. Но долг настойчиво требовал: убей! Убей и вырви из сердца даже самое малейшее воспоминание об этой любви. Султан шел по пути долга, в то время как человек корчился в смертных муках.
– Хоть бы он не пришел! – молил Аллаха Сулейман. – Пусть бы бежал, пусть!
Но Ибрагим пришел, и ужин был таким же теплым и дружеским, как в старые добрые времена, когда оба были еще юны и строили планы на будущее.
– А помните, повелитель, как вы хотели завоевать христианский мир, подобно Александру Македонскому? – вдруг вспомнил Ибрагим, отхлебывая приторно-сладкий шербет. Во рту появился неприятный привкус, вызванный то ли чрезмерной сладостью напитка, то ли нежным воспоминанием, и Паргалы бросил в рот виноградину, густо-синюю, почти черную, источающую пряный прохладный сок.
– Что ж, завоевание еще не закончено, – заметил Сулейман. – И много, много походов впереди.
Его лицо на мгновение исказилось, как от боли, но тут же вновь замерло в спокойной маске. Он подумал, что Ибрагиму не суждено больше увидеть эти походы, не командовать армиями. И кто же сможет заменить его в сердце султана и в сердце государства?
Шесть вечеров длились эти мучительносладостные ужины. Паргалы с Сулейманом вспоминали молодость, много смеялись, радуясь обществу друг друга. Недоброжелатели великого визиря, прознав про это, готовили фиалы с ядом – для себя, чтобы не попасть под тяжелые удары мести Ибрагима, не быть ославленными предателями и ворами, сохранить честь семей. Они рассчитывали, что султан казнит своего любимца, но тот, похоже, стал только сильнее.
Но на седьмой день все закончилось. Четыре немых палача гарема поджидали Ибрагима у дверей султанских покоев. Жажда жизни внезапно проснулась в сердце великого визиря, и он боролся как мог. Но их было четверо, а он, хоть и искусный воин, один и без оружия. Его затащили в соседнюю комнату, где он частенько ночевал, когда оставался в Топкапы. Рядом с султанскими покоями, чтобы быть к обожаемому другу и повелителю как можно ближе. Кинжалы пронзали тело Ибрагима, но он почти не замечал боли. Ему удалось отнять один из клинков, и палачи на себе узнали его остроту. Ибрагим кричал, звал на помощь – теперь он хотел жить! В последний момент он понял, что жизнь – куда как большая ценность, чем ему казалось. Любовь приходит и уходит, дружба может оказаться не вечной, но пока человек жив, жива и надежда, и впереди ожидает вовсе не тьма, но свет новой зари. Может, в изгнании он встретил бы новую любовь, новую дружбу, новое счастье… Ничего этого уже не было суждено. Гарем молчал, будто вымер. Никто не желал слышать крики великого визиря, обреченного на смерть самим султаном.
– Повелитель! – воззвал Ибрагим, умирая. – О, Сулейман!
И не получил ответа.
Победа далась палачам нелегко, и все же они победили. Одного из палачей вынесли мертвым – Ибрагим достал его сердце кинжалом. Но и сам погиб, не смог спасти свою жизнь. Израненное тело задушенного визиря погрузили на коня, покрытого черной попоной, и конь направился к Галате, в монастырь дервишей. Там было выбрано место последнего упокоения великого человека, мудрого управителя, верной тени султана Сулеймана, и ни один камень не отметил его могилу.
А что же Сулейман? Сулейман, который клялся Ибрагиму, что никогда не отдаст приказ о его казни.
– Пока я жив, ты не будешь казнен, – так обещал султан своему другу.
Эбусууд Эфенди, хитроумный кади Стамбула, придумал, как обойти клятву, не согрешив. Ведь сон – это малая смерть, и человеку достаточно всего лишь уснуть, чтобы все клятвы, которые он давал бодрствуя, оказались недействительными. Ну а если Сулейману мало такого объяснения, то Эбусууд Эфенди радостно выдаст ему фетву, как и положено по законам ислама. Султан построит мечеть в Стамбуле – это будет благое дело, которое уравновесит грех, совершенный им при нарушении клятвы.
И Сулейман спал. Спал все то время, пока Ибрагим сражался за стеной, спал, когда друг звал на помощь. Спал в ожидании утра, когда придет главный архитектор, чтобы обсудить проект будущей мечети. Той мечети, что явится памятью любимого друга, разделившего с султаном мечты юности.
Эй, Мухибби! Не ищи сокровища воссоединения,
Ты не сможешь найти.
Не ищи его в других местах.
Ведь теперь оно в руинах твоего сердца…
Наутро султан распахнул двери и вошел в покои, где погиб Ибрагим. На стенах были кровавые отпечатки, в которых можно было узнать следы ладоней. Сулейман, увидев их, не повел и бровью, лишь приказал, чтобы стены вымыли начисто.
Хатидже Султан недолго радовалась смерти мужа и своему освобождению от постылого брака. Обычная простуда оказалась непосильной ношей для ее слабого тела, и воспаление легких доконало султаншу.
* * *Дамат Челеби Лютфи-паша взял из чаши яблоко, повертел его немного в пальцах и положил обратно. Яблоко было великолепным – краснобокое с мелкими золотыми брызгами, с плотной глянцевой кожицей. Одна беда – с возрастом к Лютфи-паше пришел не только чин великого визиря Османской империи и седина, украсившая густую бороду, но и слабость зубов. Твердая пища вызывала острые боли десен, и Лютфи-паша тщательно избегал есть что-либо слишком жесткое. Ему очень хотелось съесть это красивое яблоко, но мысль о будущих страданиях останавливала.
Лютфи-паша тяжко вздохнул. Какой смысл быть зятем султана и супругом очаровательной молодой султанши, великим визирем громадного государства, если ты не можешь даже яблоко съесть? Не можешь того, что может любой нищий сопляк, побирающийся на базаре! Ты слишком стар для яблок! И никакие титулы, звания и богатства не изменят этого факта.
Легкий ветерок донес к беседке сладкий аромат роз, цветущих в саду. Лютфи-паша поморщился. Суровость его нрава не позволяла радоваться красоте цветов или очаровываться летним днем. Светило ли солнце, лил ли дождь, Лютфи-паша всегда держал свои мысли в подобающей строгости. Улыбка редко появлялась на его лице, разве что когда он беседовал с дочерьми.
– Доро-оо-гу! – донесся до паши протяжный крик. – До-ро-о-гу-у!
Лютфи-паша выглянул из беседки. Его жена, Шах-и Хубан Султан, сестра султана Сулеймана, направлялась прямо к нему. Паша поскреб бороду. Ему не слишком хотелось беседовать с женой. Он и так знал все, что хочет сказать Шах Султан.
