Сидони-Габриель Колетт - Преграда
Мне трудно не быть в курсе всех интимных подробностей жизни Майи, она говорит о своём любовнике с такой грубой непосредственностью, что я знаю про этого человека буквально всё – как он моется, как засыпает, как пробуждается… Впрочем, Майя не ограничивается только этими подробностями… Но сегодня меня меньше всего интересуют эти гривуазности…
– А как же обед?
– Какой обед? – переспрашивает Майя, зевая и обнаруживая между рядами блестящих зубов маленький язычок, недостаточно влажный, с белой полоской посредине.
– Да наш обед! Вы же хотели, чтобы мы вместе пообедали… Уже без четверти час, а вы всё ещё расхаживаете в шлёпанцах вашего друга… Когда же мы будем обедать?
Майя встала перед окном, подняла руки и расставила ноги, напоминая своей позой букву «X». Её летучие волосы, казалось, дымились от солнечного света.
– Когда?.. В котором часу?.. Понятия не имею… Это вы только и твердите: который час, который будет час, который должен быть час?! Обедают, когда хотят есть, чтобы вы знали. Ложатся в постель, когда хотят любить… А часы – это для лакеев и дежурных по вокзалам. Вот и всё… Какой у вас вид, какую рожу вы скорчили!.. Послушайте, ради вас я готова сбегать наверх к этим… Если они уже нанюхались этой дряни, то я их трогать не буду, а помчусь галопом будить своего мужика… Плесну стакан холодной минералки в его самые чувствительные места, и все дела. Короче, через тридцать пять минут я буду готова. Ой, до чего же мне с вами со всеми трудно!.. Может, желаете, чтобы я велела подать вам в номер закуску?..
Она выскочила из комнаты, шаркая по полу спадающими с ног шлёпанцами, зацепившись широким рукавом за ключ в двери, всячески подчёркивая всю сумбурность своего ухода.
Мне предстоял прекрасный день в Ницце, он раскинулся перед моим взором внизу, за окном! Как и вчера, этот полуденный час дарит нам то, чем богат: солнце, которое мешает думать и что бы то ни было делать, и летнее дуновение ветра. Два паруса склоняются над морской гладью, а вдалеке, над горизонтом, парит аэроплан, на который прохожие не обращают никакого внимания. На только что политой мостовой, подобной тёмному лоснящемуся полотну, отдыхает глаз, по ней мчатся длинные автомобили, скользящие, будто рыбы, и катятся медлительные коляски. Кучер одной из них, что сейчас под моим окном, зажал в зубах веточку мимозы. По слепяще-белой набережной лениво фланирует курортный люд. Многие ведут на поводках собак. Детей почти не видно: без труда можно было бы сосчитать ножки в носочках или маленькие облака из батиста и кружев, наподобие того, что я видела вчера… Ницца – город взрослых…
Мой взгляд цепляется за яркие пятна шляп, за ядовитый пронзительно-зелёный цвет платья девицы на противоположном тротуаре. Уже появились костюмы из шёлка, чистого шёлка, чересчур, пожалуй, лёгкого, – невольно вспоминаются те ранние бабочки, которых обманывают и убивают эти первые часы весны… А рядом – модницы, кутающиеся в тяжёлые меха. На скамейках нежатся предусмотрительные курортницы, запасшиеся на всякий случай и зелёными зонтиками от солнца, и тёплыми шалями… Как тут не вспомнить те рестораны, в которых метрдотель услужливо протягивает дамам веера, а посыльный мальчик суёт под ноги грелку с горячей водой.
Музыканты, играющие на мандолинах, и певцы-итальянцы окутывают отель мелодичным гулом, который порывистый ветер время от времени уносит вдаль, и до меня доходит мучительный для голодного желудка приторный запах фиалок и красных гвоздик, охапками наваленных на подносах цветочниц.
Когда мы пойдём обедать?.. Там внизу, на молу, фокстерьер, так долго заливающийся лаем, что его уже не замечаешь, – когда это он начал? – упорно старается унести с пляжа чересчур большой для него камень… Вот уже в пятый раз под моим окном проходит красная шляпа с зелёной лентой, украшенная вдобавок пышным лиловым бантом. А сколько раз передо мной уже мелькали эти две молодые женщины, этакие Майи в удешевлённом издании – одна в зелёном, другая в жёлтом, в коротких юбках, мелкими затруднёнными шажками дефилирующие то туда, то сюда в туфлях на смехотворно высоких каблуках! Далеко от подъезда гостиницы они не уходят, и вообще возникает впечатление, что в пятистах метрах отсюда стоит невидимое препятствие, в которое упираются все гуляющие и тут же поворачивают назад. А ведь на самом-то деле именно там, за этой несуществующей границей, и хочется пройтись размашистым шагом, вслушиваясь в гул моря…
Я гляжу также на маленький, залитый солнцем ресторанчик на самом краю набережной, будто пришвартованный пароходик. В своё время мы с Врагом иногда ходили туда обедать и сидели на террасе, молчаливые и довольные, поглупевшие от яркого света… Я голодна. Мои друзья, быть может, провозятся ещё час. Тех двоих из верхней комнаты я и не жду… А двое с нижнего этажа появятся, как всегда, ссорясь. Майя тоже, как всегда, не пожалеет духов, и их крепкий запах покажется мне аптечным. А у Жана, чисто выбритого, будут влажные после ванны волосы и тёплые руки. Они начнут обмениваться оскорблениями или поцелуями, отдающими зубной пастой… Их перебранка или их ласки, которые не стыдятся публичности и не требуют уединения, продлятся до обеда – ибо, да-да, мы всё-таки пообедаем вместе, но не выходя из отеля, в его уже почти опустевшем ресторане, пропахшем остывшим фритюром, свежим луком от закуски и мандаринами. Мы пообедаем, несмотря на докучливые приставания цыган и на противоречивые указания Майи метрдотелю.
Когда нам станут наливать кофе, солнце над морем покраснеет, и в лиловых ледяных сумерках мы сядем в автомобиль, чтобы совершить «небольшую прогулку для здоровья». Часов около семи Майя, дрожа от холода и в дурном настроении, потребует, чтобы её немедленно повели пить чай в «Кап Мартен», а я увижу, как ещё один прекрасный день превратился в ничто, оказался ненужным, укороченным, вконец испорченным…
Добрый вечер, госпожа Луна, добрый вечер!
Ваш друг Пьеро ищет с Вами встречи…
У Майи хороший слух, и она поёт верно, но спутница Земли взошла бы и без этой серенады в монмартрском духе. Ещё не полная луна, поднимающаяся над морем, красноватая, подёрнутая дымкой, – это та же луна, что плыла между двумя тучами в ночь, когда я не могла заснуть… Охватившая меня вдруг тревога по быстротекущему впустую времени обостряет зябкую дрожь остывающего дня. Ещё не темно, но свет уже покинул купы деревьев и пропылённые обочины шоссе, однако он зацепился за белые фасады домов и ещё держится на них, и на змеевидной тропинке, и на наших бледных щеках. Это особый, скоротечный миг наступающих сумерек, когда, несмотря на раскинувшиеся вдоль моря виллы и искусно разведённые вокруг них сады, можно прозреть первородную сухость этого скалистого берега, печального и сурового.
