Жорж Оне - Кутящий Париж
— Какой вы ребенок! Вас забавляет всякий пустяк, — произнесла молодая женщина, усаживаясь на стул у окна.
— Пустяк! Это правда, — с важностью согласился Томье, садясь в свою очередь, — правда, что этот пустяк есть ваше присутствие.
— Ах, Томье, Томье! — воскликнула госпожа Леглиз, грозя пальцем своему собеседнику. — Вы опять принимаетесь за то же! Мы поссоримся.
— С какой стати! Из-за того, что я высказываю, насколько мне приятно находиться возле вас? Разве это преступление? Попробуйте-ка помешать мне совершить его.
— Значит, вы вечно будете оказывать мне непокорность?
— Насколько могу! Я вас люблю, говорю вам; в чем же вы можете меня упрекнуть, если я не требую у вас взаимности?
— Только этого еще недоставало!
— Но «это» придет, не беспокойтесь.
— Нахал!
Эпитет был резок, но не таков был топ, Откинувшись па спинку стула с полузакрытыми глазами, с порозовевшим лицом, на которое падал отблеск заката, молодая женщина ласково посматривала на своего красивого кавалера, а тот улыбался, говоря ей о любви. Она пробирала его, но только для виду. Ее мина опровергала суровость возражений. И Томье, вероятно привычный к подобным контрастам, не придавал никакого значения смыслу сказанных ею слов, обращая внимание лишь на тон речи. Поэтому он продолжал, нисколько не смущаясь:
— Советую вам пожаловаться на судьбу. Во мне вы имеете самого покорного, самого уступчивого друга. Я предан вам, как собака, и готов повиноваться каждому знаку вашей руки. Кто находится постоянно возле вас, всегда в вашем распоряжении и рад угодить вам во всем? Уж не ваш ли муж?
— Неужели вы собираетесь осуждать его предо мною?
— О, это совершенно лишнее! Он чересчур усердно напрашивается сам на осуждение. Иметь такую жену, как вы, и оставлять ее наедине с другим, под предлогом обсуждений каких-то дел с нотариусом из Блуа, ну не безумие ли это?
— Нет, это только равнодушие.
— А, вы сознаетесь в том?
— Напрасно было бы отрицать подобный факт. Положим, он не делает мне чести. Ведь если бы я обладала всеми достоинствами, которые вы мне приписываете, то, вероятно, они не остались бы незамеченными даже в глазах мужа. Поэтому надо думать, что вы мне льстите без меры.
— Я рисую вас такой, какая вы есть на самом деле.
— Предвзятые взгляды!
— Нет, взгляды проницательные. Полгода живу я возле вас, почти не разлучаясь с вами. Я знаю вас хорошо, и вы обладаете чудесной натурой. Как это я не догадался полюбить вас раньше? Ведь вот уже три года, как мы с вами встретились в первый раз. Это было в самый день вашей свадьбы, в ризнице церкви Святого Августина. Я присутствовал на церемонии, как сотня других клубных знакомых вашего мужа, пришедших поздравить его. И у меня врезались в память ваша кроткая улыбка и скромный вид, с которыми вы принимали оказываемые вам почести.
— Вспомните, что я только вышла из монастыря, совсем не знала жизни и мой брак удивлял меня, точно какое-то невероятное приключение. Мой муж казался таким очаровательным, таким любезным, он был так щедр, и его считали богачом. Старая тетушка, моя единственная родственница, рассказывала мне такие подробности про богатство Леглизов, про их деловые и светские связи, что я стала видеть в наследнике этого громадного состояния нечто вроде владетельного князя, который располагал существованием тысяч людей и царил в обществе, благоговевшем перед ним. Перспектива стать его женой походила на волшебный сон, и целый месяц я жила какой-то героиней апофеоза. То, что вам показалось моей скромностью в день нашей свадьбы, происходило немного от ошеломления, а улыбалась я, как танцовщица, на которую смотрит весь оперный театр и которая хочет понравиться.
— Вы клевещете на себя. Впрочем, можете клеветать сколько вам угодно. Вы не измените моего образа мыслей, а мое восхищение вами достигло теперь такой слепоты, что если бы по какому-нибудь невероятному волшебству вы сделались противоположностью того, что вы есть, я продолжал бы упрямо находить вас совершенством.
— Это уже фетишизм, — сказала, смеясь, молодая женщина.
— Нет, обожание.
Она протянула ему руку с очаровательной непринужденностью.
— Хорошо, так обожайте меня, если не можете иначе, несмотря на мои запрещения. Конечно, приятно быть любимой, иметь возле себя кого-нибудь, кто думает о вас, радуется вашим счастьем, печалится вашим горем. Но будьте рассудительны, не злоупотребляйте моей снисходительностью… Слушайтесь меня постоянно… и не мучьте меня никогда.
Госпожа Леглиз отняла руку, которую Томье страстно прижал к губам. Чьи-то шаги и стук отворяемой двери заставили молодых людей опомниться.
— Как некстати! — проворчал влюбленный, но тотчас изменил выражение лица и позу.
В комнату вошел муж.
— Ну, чем же вы тут занимаетесь? — с игривой беззаботностью спросил Леглиз.
— Ожидаем тебя, как водится, — весело подхватил приятель. — Мы заказали обед.
— А шляпу?
— И шляпу также.
— Черт возьми! Кажется, я пришел в отель в одно время с какой-то личностью, которая принесла этот драгоценный предмет, потому что в бюро мне попалась навстречу молодая женщина с картонкой. Да вот и она…
Мадемуазель Сесиль вошла в сопровождении лакея. Она поклонилась и, положив в угол свой зонтик и ватерпруф, направилась к своей хорошенькой заказчице.
— Надеюсь, сударыня, что мы не заставили вас слишком долго ждать… Мы очень спешили.
— Посмотрим-ка ваш шедевр, — произнес Томье.
Госпожа Леглиз надевала шляпу и смотрелась в зеркало кабинета. Наконец она, улыбаясь, обернулась к модистке.
— Ну что ж, это премило! Я готова быть вашей заказчицей. Почему не переедете вы в Париж?
— Потому что там не прожить так дешево, как в Блуа… Кроме того, у моей товарки есть причина оставаться в провинции.
— Она может работать здесь, не боясь пересудов, не так ли? Тут ее никто не знает, тогда как в Париже…
Мадемуазель Сесиль обнаружила некоторое удивление. Она покраснела и пробормотала:
— Но, сударыня…
— Не смущайтесь, — кротко продолжала госпожа Леглиз, — я не хочу быть нескромной. Я случайно узнала вашу фамилию: и некоторые интересные сведения о вашей товарке. Если я могу быть вам полезной в чем-нибудь…
Молодая женщина, не докончив фразы, обратилась к мужу.
— Мадемуазель Сесиль, дочь господина Компаньона, бывшего кассира вашего отца.
— Как, старика Компаньона? Что с ним случилось? Он был славный малый.
— Он жив, сударь, но совсем не может больше ходить и ведет наши счетные книги… Это его развлекает!
— Давно ли вы живете в Блуа?
