Эльза Вернер - Мираж
Доктор простился и ушел. Действительно, Эрвальд искал Зоннека и, увидев, поспешно направился к нему. Зоннек провел рукой по лбу, точно желая отогнать мучительное воспоминание, пошел навстречу молодому человеку и, протянув ему руку, воскликнул:
— Наконец-то мне удалось добраться до тебя, герой дня! Я мог только издали помахать тебе, так тебя обступили. Поздравляю, Рейнгард! Ты одержал удивительную победу!
— Хорошо проскакал? — спросил Эрвальд, глаза которого заблестели.
— Пожалуй, даже слишком хорошо; я боюсь, что тебя вконец испортят всеми этими восторгами да лестью. Скажи, однако, зачем ты играл комедию, притворялся самым посредственным наездником и только сегодня показал, на что способен.
— Меня это забавляло, — ответил Эрвальд. — Как все удивлялись, пожимая плечами, когда стало известно, что я еду на Фаиде и осмеливаюсь выступить на скачках, в которых участвует прославленный Дарлинг! Ни одна душа не подозревала, чего стоит эта лошадь, а меньше всех сам консул: только фрейлейн фон Осмар, безусловно, верила в нее.
— Фрейлейн фон Осмар? Неужели? — Зоннек бросил пытливый взгляд на лицо молодого человека. — Надо полагать, ее доверие относилось не только к лошади, но и к всаднику?
— Может быть! Во всяком случае я не обманул ее доверия, — беспечно сказал Рейнгард.
Во время этого разговора они шли обратно к ипподрому, но остановились за барьером в толпе. Зоннек, которого знала вся Европа как смелого и деятельного исследователя Африки, очевидно, был известен и в Каире, потому что перед ним почтительно расступались. Он был ниже стройного, высокого Эрвальда; его покрытое темным загаром лицо, может быть, было красивым в молодости, но теперь оно было испещрено глубокими морщинами, оставленными на нем жизнью, полной лишений и опасностей, постоянного напряжения сил и борьбы. Темные волосы этого человека, едва достигшего сорокалетнего возраста, уже серебрились на висках, а глубокие серые глаза смотрели печально и серьезно, и лишь очень редко в них мелькала легкая улыбка. Он рассеянно смотрел на бега, начавшиеся теперь на ипподроме, и вдруг обратился к своему молодому товарищу:
— Ты знаешь, что Бернрид сильно расшибся?
Эрвальд испуганно взглянул на него.
— Нет, напротив, я слышал, что он пострадал очень незначительно.
— Так говорили, но доктор Вальтер, у которого я только что спрашивал, смотрит на дело очень серьезно. Правду сказать, Рейнгард, не было никакой надобности так безумно взвиваться в воздух, беря последнее препятствие, вместо того чтобы просто его перепрыгнуть. Это могло стоить тебе жизни, да и бедной Фаиде также. Такие фокусы уместны в цирке, на скачках же они неприличны.
— Да я и выучился этому в цирке, — смеясь, ответил Рейнгард, — Ведь я почти год странствовал с цирком.
Зоннек посмотрел на него с недоумением.
— И я узнаю об этом только сегодня?
— Вы меня не спрашивали, а у меня до сих пор не было случая заговорить об этом. Я не собирался делать из этого тайну. Но… может быть, вас это шокирует?
— Нет! Я редко кого удостаиваю безусловным доверием, но когда это случается, то уже не имею обыкновения расспрашивать да выведывать. Ты откровенно сказал мне, что изгнало тебя из отечества, и с меня этого довольно. Но, очевидно, иной раз ты вращался в довольно сомнительном обществе, и, я думаю, тебе пора покончить с этим.
Лицо молодого человека омрачилось, и в его голосе зазвучало сдержанное волнение.
— Да, пора! Я сам чувствовал, что дичаю и этой обстановке, но ничего не мог сделать; у меня не было никакого иного способа добывать себе хлеб, а надо было жить. Кто знает, что вышло бы из меня, если бы вы вовремя не протянули мне руки и не вытащили из ямы! Я не умею выражать свою благодарность многословными речами, но надеюсь доказать ее когда-нибудь на деле.
— Хорошо, хорошо, — остановил его Зоннек, — тебе представится для этого немало случаев во время экспедиции. Теперь я знаю, по крайней мере, откуда у тебя такая безумная манера ездить. Но я раз и навсегда запрещаю тебе эти фокусы; я решительно не признаю за тобой права ломать себе шею уже здесь, в Каире. Со временем склонность к таким глупостям пропадет сама собой; когда человек окружен опасностями и ежедневно должен бороться за свою жизнь, он уже не рискует ею так легкомысленно из простого тщеславия.
— Вы не можете себе представить, как меня тянет вдаль! — с увлечением воскликнул Рейнгард. — Когда, наконец, мы тронемся в путь?
— Как только в моем распоряжении будут нужные люди и средства, а до того времени может пройти несколько недель. Меня и самого это не радует, потому что мы теряем лучшее время для путешествия. Но для тебя в Каире все еще ново, ты должен быть просто опьянен массой впечатлений, а после сегодняшнего подвига ты будешь к тому же иметь успех в обществе, особенно у женщин.
При последних словах прежний пытливый взгляд остановился на лице молодого человека, но тот с досадой откинул голову назад, и углы его губ презрительно опустились.
— Зачем мне женщины? Меня тянет вдаль. Здесь все еще так по-европейски, так проникнуто цивилизацией, здесь человека связывают тысячи правил приличий, ограничений и условностей; когда же я гляжу вон с тех холмов на необъятную, безграничную пустыню, то мне кажется, что только там, в бесконечной дали, я найду свободу и счастье!
При этом бурном порыве по лицу Зоннека пробежала улыбка, но он серьезно ответил:
— Ты еще научишься довольствоваться малым. Условности и ограничения существуют везде, а безграничная свобода не есть счастье. Наступит время, когда человек с удовольствием отдал бы ее за… Но что толку читать нравоучения! Такая горячая двадцатичетырехлетняя голова, как твоя, не верит тому, что говорят опытные люди; она думает, что знает все лучше других. Тебя научит сама жизнь, а пока я — твой ментор и буду заботиться, чтобы ты не был излишне сумасбродным.
Толпа пришла в движение: бега, последний номер программы, закончились. Зрители начали расходиться, и трибуны опустели.
Осмар с дочерью уже сидел в экипаже. У его подножки стоял лорд Марвуд и довольно многословно прощался с молодой девушкой. К сожалению, он не мог не заметить, что она очень рассеянна и едва слушает его; она как будто искала кого-то в толпе и, очевидно, нашла, потому что ее темные глаза вдруг заблестели, и легкий румянец окрасил ее прелестное личико. Френсис повернул голову по направлению ее взгляда; там стоял Зоннек с Эрвальдом, и оба кланялись. Молодой лорд внезапно оборвал разговор и с холодным поклоном удалился. Авантюрист, на которого он смотрел с таким аристократическим пренебрежением, был ему до сих пор только неприятен, теперь же ему почти начинало казаться, что он может стать и опасен.
