Елена Арсеньева - Паутина любви (Татьяна Кузьминская – Лев Толстой)
«Почему он так завладел мной? – писала она в своем дневнике. – Когда я с ним, мне и хорошо, и страшно. Я боюсь его и не имею сил уйти от него. Он мне ближе всех! Господи, помилуй и спаси меня!»
А спасать, кажется, было от чего…
Как-то раз на верховой прогулке они остались одни в лесу. У лошади Татьяны, Белогубки, ослабела подпруга. Анатолий снял Таню с седла – и уже не выпускал из объятий:
– Таня, ты не хочешь понять, как я люблю тебя, как я давно хочу сказать тебе это и не могу. Все влечет меня к тебе, ты мила, очаровательна…
Лесть кружила голову.
– Если бы у меня были средства, я был бы счастлив жениться на тебе, хотя бы ты и немного любила меня…
Они забыли о времени. Солнце зашло. Месяц поднялся на небо… «Таня, смотри, не будь большой!» – неожиданно вспомнились ей слова Льва Николаевича, и Таня очнулась. Бросилась к лошади, сама – с пенька, без помощи Анатоля – взобралась в седло.
– Поедемте, боже мой! Что подумают о нас?!
Подумали, конечно, всякое. Кузминский даже не смотрел на Таню. Бывший здесь же Сергей Николаевич Толстой поглядывал испытующе. Брат его был в ярости, тем паче что Таня, пытаясь оправдаться, пересказала ему все признания Анатоля.
– Ах боже мой! Говорить тебе это! И вести себя так!
На другой день Лев Николаевич велел заложить лошадей, а Соня сказала Анатолю, что ввиду ее скорой болезни (она должна была вскоре родить) она думает, что ему лучше уехать.
Он был печален и пристыжен… Таня плакала и злилась на Толстых, но делать было нечего. Анатоль отбыл восвояси, и в следующий раз они встретились лишь через шестнадцать или семнадцать лет. Забавно было Татьяне увидеть предмет своего увлечения почтенным семейным человеком! Впрочем, на страницах «Войны и мира» он так и остался обворожительным, легкомысленным, молодым Анатолем. Это имя настолько подходило ему, что Толстой просто не смог его изменить!
Отец Тани очень доверял зятю. И верил, что только Лев Николаевич способен держать младшую дочь в узде. Он писал:
«Насчет Татьянки делайте как знаете, но вы вряд ли ее удержите от разных безумств. Я потерял к ней всякую веру. Она проучила меня в Петербурге. Голова набита разными глупыми грезами…
Я прошу тебя серьезно, мой добрый друг Лев Николаевич, принять ее в руки; тебя послушает она скорее всего, почитай ей мораль. Вам все кажется, что это не нужно, а я говорю вам, что это необходимо; вы поверьте мне. Веселость в девице всегда приятна и уместна, но ветреность и верченость не красят девицу, а, наоборот, делают ее несчастие…»
Знал бы Андрей Евстафьевич, что, желая оберечь свою любимую дочь, он оставляет ее там, где она переживет самое ужасное потрясение в своей молодой жизни…
Шло время, и Таня постепенно забывала Анатоля. Любовь к нему не пустила глубоких корней в ее сердце. Это беззаботное, молодое увлечение, как волна в прибое, захлестнуло ее – и тут же отхлынуло.
Правда, этому освобождению способствовали частые приезды Сергея Николаевича. Он приезжал на день, а оставался на два, на три, потому что не в силах был уехать, как сам объяснял. Лев Николаевич очень любил брата и говорил о нем: «Сережа – исключительный человек, это – тонкий ум в соединении с поразительной искренностью».
Всем было известно, что Сергей Николаевич пятнадцать лет жил с красивой цыганкой и имел от нее детей. Однако для Тани, которая во многом была еще очень наивна, незаконная связь была чем-то нереальным. Цыганку она совершенно не могла воспринимать как соперницу. Был бы Сергей Николаевич женат, Таня старалась бы держаться с ним поосторожнее. А так, чувствуя его интерес к ней, его сочувствие… Он любил говорить: «Вы не знаете себе цены!» И глядел так горячо и ласково…
– Ты смотри, Таня, опять влюбишься! – почти сердито предостерегла ее мать, которая как раз гостила в Ясной.
– Мне так хорошо, так весело на душе! – твердила Таня. – Я так счастлива! Я вас так люблю!
– Таня, боюсь я за тебя, ты слишком сильно в твои годы хватаешься за жизнь, – грустно сказала Любовь Александровна. – Будь осмотрительней, мой друг.
Вскоре все были приглашены в имение Сергея Николаевича – в Пирогово, что в сорока верстах от Ясной Поляны. Только вошли в дом, как грянула гроза. Таня боялась грозы, и Сергей Николаевич не отходил от нее. Она чуть не плакала от страха, он взял ее руки и попытался успокоить. Когда гроза кончилась, Таня, все еще очень возбужденная, вдруг начала рассказывать о своих ощущениях, о чувствах. Описывала красоты Ясной Поляны, природа которой ее трогала необычайно, путалась в словах, стеснялась…
– Вы не понимаете, – волновалась она, – я не умею рассказать!
– Нет, я все понимаю, все, что только вас касается. Но не всем дано счастье знать и понимать вас, – сказал он.
В этот вечер без объяснения в любви они чувствовали ту близость и единение душ, когда и без слов понимаешь друг друга. Сердце Тани было переполнено счастьем, но не той детской радостью, которую она испытывала с Кузминским, не той испуганной, грешной страстью, которую внушал ей Анатоль. Она чувствовала, что сейчас переживает нечто особенное. Любовь ко всему миру переполняла все ее существо. И прежде всего – любовь к человеку, бывшему рядом с ней.
Лев Николаевич с беспокойством смотрел на эту картину любви, которая разворачивалась перед его глазами. Он любил брата, любил Таню – «оба хорошие люди, и оба красивые и добрые; стареющий и чуть не ребенок». Однако разделяющие их годы, а главное – обязательства Сергея Николаевича брат его понимал гораздо лучше, чем Таня и чем даже Соня, которая была все же еще молода.
Однако Таня бросилась в эту блаженную любовь, точно в омут. Лишь только заслышит бубенцы тройки, на которой приезжал Сергей Николаевич, – бегом по аллее. Вскочит на скамейку и делает вид, что летит.
– Летим, летим вместе! – кричала она всем, кто был в эту минуту рядом.
Что и говорить, Сергей Николаевич знал, что и как ей сказать, чтобы не остудить ее молодой пыл.
Как-то раз одна девушка, гостившая в Ясной, попросила у Тани адрес портнихи, придумавшей фасон ее платья.
– Она просит адрес портнихи? – усмехнулся Сергей Николаевич, слышавший этот разговор. – А я говорю, надо взять адрес у господа бога, где вас творили, а не портнихи, платье тут ни при чем!
Такого рода разговоры, конечно, только усиливали чувство Тани. И снова эта любовь была так и написана у нее на лице.
Лев Николаевич сокрушался: «Сереже надо уехать. Туман у него в голове…»
А туман сгущался… Иногда, увидев, как Таня среди подруг, таких же юных девочек, бегает по аллеям, Сергей Николаевич особенно остро ощущал разницу в их возрасте. Но справиться с собой все же не мог, тем более что браки такого рода были в те времена в обычае. Между ними стояло другое. Но оба они так хотели убедить себя в том, что никакой преграды на самом деле нет…
