Евгения Марлитт - Дама с рубинами. Совиный дом (сборник)
– Бэрбэ, Бэрбэ, обернись скорей, посмотри, там кто-то есть! – закричала вдруг малютка, спрыгивая со скамейки и указывая пальцем на одно из окон комнаты, где умерла Доротея. Невольно, как будто ее толкнула какая-то посторонняя сила, Бэрбэ быстро повернулась к указанному месту, выронив от страха из рук клубок веревок.
– Боже мой! Занавеска качается… – пробормотала она.
– Вздор, Бэрбэ, если б она только качалась, это было бы от сквозняка, – наставительно сказала Маргарита. – Нет, там, посередине, – она опять указала на окно, – занавеска раздвинулась и кто-то выглянул, но как же это могло быть, ведь там никто не живет?
– Видно, опять привидение взялось за свое… Та женщина, чей портрет висит в гостиной, – пробормотала Бэрбэ.
– Не смей рассказывать глупости детям, Бэрбэ, тетя Софи не велит! – закричала рассерженная Маргарита, затопав ногами. – Посмотри, как испугался Гольдхен! – Она обвила руками шею мальчика, слушавшего их с широко открытыми, полными страха глазами, и начала его успокаивать, как взрослая. – Поди ко мне, бедный мальчик, не бойся, не слушай того, что говорит глупая Бэрбэ. Привидений не бывает на свете, это все вздор!
В эту минуту пришла из дома тетя Софи, принесла кофе и поставила на стол большой круглый, посыпанный сахаром пирог.
– Гретель, дитя мое, что у вас тут такое? – спросила она, между тем как Бэрбэ побежала за укатившимся клубком веревок.
– Там, в комнате, кто-то был!
Тетя Софи, начавшая уже разрезать пирог, вдруг остановилась. Она обернулась и бросила быстрый взгляд на окна флигеля.
– Там, наверху? – спросила она, чуть улыбнувшись. – Да ты грезишь наяву, детка.
– Нет, тетя, там правда был кто-то. В том месте, где занавеси краснее, они раздвинулись, я видела даже белые пальцы, которые их раздвигали, и на мгновение мелькнула голова с белокурыми волосами!
– Это солнце, Гретель, ничего другого, – хладнокровно возразила тетя Софи, продолжая нарезать пирог. – Оно играет на стеклах и вводит в обман. Если бы у меня был ключ, мы бы сейчас же пошли туда с тобой и убедились, что там никого нет и тебе только показалось, глупышка. Но ключ у папы, с ним теперь бабушка, и я не буду им мешать.
– Бэрбэ говорит, что выглянула женщина, портрет которой висит в красной гостиной, что она бегает по дому и пугает людей, – пожаловался Рейнгольд плаксивым голосом.
– Вот оно что! – сказала тетя Софи и, положив нож, посмотрела через плечо на старую кухарку, которая старательно наматывала веревки на гигантский клубок. – Ну уж хороша ты, Бэрбэ, настоящая подколодная змея! Что тебе сделала бедная женщина в красной гостиной, что ты пугаешь ею правнуков? – строго сказала тетя Софи. Она налила детям кофе, положила им по куску пирога и пошла высвободить розовый куст от веревок, которыми его замотала рассвирепевшая Бэрбэ.
– Но, как Бог свят, никакое не солнце! Уж я разузнаю, кто там бродит по коридору и прокрадывается в комнату, – прошептала про себя скептически малютка, сидя за столом и уплетая пирог.
Глава 3
– Я хочу поговорить с тобой, Болдуин. Прошу тебя, удели мне несколько минут, – сказала советница, а с тех пор как господин Лампрехт имел честь назваться ее зятем, просьбы равнялись для него приказаниям, и он всегда почтительно их выполнял.
Советница направилась к одному из маленьких, стоявших в глубоких оконных нишах кресел, полускрытых складками и кружевами шелковых гардин. Она привыкла с этого места смотреть на зятя, когда он сидел за небольшим письменным столом с изящным чернильным прибором.
– Ах, это восхитительно! – воскликнула старуха, остановившись около стола и глядя на лежащий на нем портфель.
Действительно, на медальоне, украшавшем портфель, с изумительным искусством были изображены переплетающиеся между собой нежные ростки папоротника и просвечивающая сквозь них низкая лесная поросль.
– Оригинальная идея и прелестное исполнение, – прибавила советница, рассматривая рисунок в лорнет. – Вот колокольчик тянется из своей чашечки и ягода земляники… Удивительно мило! Вероятно, это работа женщины, не правда ли, Болдуин?
– Возможно, – сказал он, пожимая плечами. – Промышленность использует теперь многие тысячи женских рук.
– Так это придумано не лично для тебя?
– Скажите мне, кто из всех наших знакомых дам был бы в состоянии сделать такую художественную, требующую громадного терпения работу, к тому же для человека, сердце которого для них навсегда закрыто?
Он отошел к другому окну, между тем как старая дама удобно устраивалась в маленьком мягком кресле.
– Ну да, в этом ты, пожалуй, прав, – сказала она, улыбаясь, тем равнодушным тоном, которым говорят о давно известных, неоспоримых истинах. – Фанни унесла с собой в могилу твою клятву в вечной верности. Третьего дня опять зашел об этом разговор при дворе. Герцогиня вспомнила о том времени, когда моя бедная дочь была еще жива и возбуждала своим счастьем всеобщую зависть, а герцог заметил, что ни к чему превозносить доброе старое время и сравнивать с нашим, что теперь бывают люди еще более благородные. Например, уважаемый всеми Юстус Лампрехт, которого даже боялись за его строгость, открыто нарушил в молодости клятву верности, правнук же как бы пристыдил его, доказав свою верность и твердость характера.
При словах тещи Лампрехт опустил глаза. Казалось, он на минуту потерял почву под ногами, утратил свою гордую самоуверенность, смелость и сознание того, что он богат и силен, – он стоял, словно пристыженный строгим выговором, низко опустив голову и до крови кусая губы.
– Ну что же, Болдуин! – воскликнула советница и наклонилась, всматриваясь, будто пыталась понять, отчего он так тихо стоит в оконной нише. – Разве тебя не радует такое лестное мнение о тебе при дворе?
Шуршание шелковых гардин, когда он отходил от окна, заглушило вырвавшийся у него глубокий вздох.
– Герцог, кажется, больше ценит в других эти благородные качества, чем в себе самом, – он женился во второй раз, – произнес он с горечью.
– Подумай, что ты говоришь! – накинулась на него с испугом старая дама. – Слава Богу, что мы одни и нас никто не слышит! Нет, я просто не понимаю, как ты можешь позволять себе подобную критику, – прибавила она, качая головой. – Да и здесь совсем другое дело! Первая супруга герцога была очень болезненна.
– Прошу вас, не горячитесь, матушка, и оставим этот разговор.
– Оставим этот разговор! – передразнила она его. – Тебе хорошо говорить. Ты застрахован от искушения. После Фанни тебя никто не может заинтересовать. Что же касается герцогини Фредерики, то, напротив, она была…
– Зла и дурна.
