Жаклин Брискин - Обитель любви
Хендрик передал поводья сыну.
— Держи крепче, — наказывал он. — Не дай Полли взмылиться. И не забудь про выбоину, когда будешь переезжать Форз. Скажи Хуану, чтобы дал Полли два ведра напиться.
Жара испортила настроение тучному голландцу, и он говорил мрачным приказным тоном.
Три-Вэ, состояние которого было не лучше, вздохнул:
— Хорошо, отец.
— Не забудь про выбоину. Я тебя знаю: замечтаешься, как всегда, и угодишь прямо в нее!
Плечи Три-Вэ под толстой тканью пиджака опустились еще ниже.
— Не забуду, отец.
Хендрик спустился на землю и на секунду замер, глядя на стоявшее прямо перед ним здание. В его двух просторных помещениях располагались магазин скобяных товаров Хендрика и бакалейная лавка его двоюродного брата Франца Ван Влита. На втором и третьем этажах находились офисы с большими стрельчатыми окнами, а самый верх украшали зубцы ложного фасада. В центре фасада было выбито:
КВАРТАЛ ВАН ВЛИТА 1874Владение городским кварталом считалось критерием благополучия. Хендрик построил этот квартал, но позже был вынужден продать его. В прошлом году Бад устроил так, что отец смог его выкупить обратно. Свежевыкрашенная вывеска гласила:
МАГАЗИН СКОБЯНЫХ ТОВАРОВ ВАН ВЛИТАНо, присмотревшись, под яркими зелеными буквами можно было различить слова:
И ОБОРУДОВАНИЕ ДЛЯ НЕФТЕДОБЫЧИСколько бы Хендрик ни обновлял вывеску, старая надпись все равно проступала, словно призрак, напоминая о давнем неудачном начинании.
Хендрик оглянулся на часы, установленные над вывеской мануфактуры Ди Франко.
— Время, дружок, — сказал он.
Он чуть приподнял высокую шляпу, прощаясь с женой. Его лицо в ту минуту выражало гордость и любовь. Хороший вкус Хендрика был известен всему городу. Еще восемнадцатилетним пареньком он сумел разглядеть в высокой и бездетной вдове-испанке, которая была на четыре года его старше, великую женщину.
Незадолго перед этим он приехал в Лос-Анджелес и был обычным бедным клерком. И тем не менее упрямо принялся обхаживать вдову. С тех пор прошла уже четверть века, а Хендрик до сих пор удивлялся: и как это донья Эсперанца согласилась выйти за него замуж? Он всегда был с ней почтительно-вежлив. Даже в их большой супружеской постели.
— Так жарко, мистер Ван Влит, — сказала донья Эсперанца. — Почему бы вам сегодня не вернуться домой пораньше?
— Мужчина должен работать... мужчина должен работать. Но вы... — Пауза. — Прилягте, моя милая, отдохните.
— Я постараюсь, — кивнула она.
Обоим было хорошо известно, что она никогда не ложилась днем.
Три-Вэ коснулся поводьями широкой спины Полли, и железные колеса заскрипели по глине. Поднявшаяся желтая пыль облаком окутала экипаж. Песок забивался Три-Вэ в рот и в нос, в глаза. Новый костюм из черного сукна раздражал кожу, от жары он истекал потом. Но он был даже рад этому. Зуд и пот хоть немного отвлекали от переполнявшего его смятения.
— Тяжело, Три-Вэ? — Донья Эсперанца взглянула на сына. В ее карих глазах была озабоченность.
— И почему я не подошел к ним?
Она вздохнула.
— Бад подошел, — с горечью в голосе добавил Три-Вэ.
— Винсенте, Винсенте... — Наедине донья Эсперанца часто именовала его на испанский манер. Между прочим, своего старшего сына она никогда не называла Хендриком. — Бад уже мужчина.
— Я тоже, полагаю.
— Разумеется, ты тоже. Я все забываю. — Она произнесла это серьезно, без юмора.
— Ничего удивительного, что ты забываешь. Ведь я не веду себя, как мужчина.
— Бад предложил им помощь от имени всей нашей семьи. А ты завтра уезжаешь в Гарвард, — тоном, в котором слышались довольные нотки, сказала она, пытаясь утешить сына. — Бад останется здесь. И мы с папой. Нас трое, и мы будем помогать мадам Дин, как только сможем.
— Бад никогда раньше не встречался с ними. Это я дружу с Амелией!
Донья Эсперанца достала из бисерного ридикюля носовой платок и промокнула им лоб. Экипаж накренился, и ей пришлось отвести в сторону руку, чтобы удержать равновесие. Три-Вэ заставил Полли чуть повернуть, чтобы колеса экипажа точно попали в две глубокие узкие колеи, затвердевшие на солнце. Об этой особенности дороги Хендрик позабыл предупредить сына.
Впереди показалась конка, в которую была впряжена лошадь с обрезанным хвостом. Трамвай шел на север, в сторону железнодорожной станции. Вагоновожатый дал сигнал освободить дорогу. Три-Вэ натянул поводья. Полли замедлила ход. Он мягко вытянул ее по крупу хлыстом с красной рукояткой. Полли опустила голову, сделала еще шаг и остановилась. Клаксон трамвая продолжал настойчиво звенеть. Три-Вэ пришлось хлестнуть Полли посильнее. Старая кобыла поднатужилась и наконец вытащила экипаж из узкой и глубокой колеи. Три-Вэ прошиб еще больший пот. Он взял протянутый матерью носовой платок. Им даже в голову не пришло, что ему лучше снять шляпу и тяжелый шерстяной пиджак.
Они миновали платные конюшни Джейка, где гудели слепни и в ноздри бил густой конский запах. Конторы наконец стали перемежаться с жилыми домами. Сады, казалось, вымерли. Деревья стояли пыльные. Виноград поник. Трава пожелтела.
— Я завтра не поеду, — вдруг сказал Три-Вэ. — Она... Амелия... У нее здесь больше нет друзей.
Мать повернулась к нему лицом, и в глазах ее была тревога. Три-Вэ был из рода Гарсия, а все Гарсия славились широкими жестами и щедростью.
— Три-Вэ, — сказала она, невольно назвав его по прозвищу. — Настоящий дом мадам Дин и Амелии не здесь. Они скоро вернутся в Париж.
— Я останусь до тех пор, пока они не уедут.
— Амелия еще очень юна. Тебе не следует так поступать, если не хочешь ее скомпрометировать.
— Мадам Дин незачем знать, почему я остался. Никто не будет знать.
— Амелия догадается. Она слишком еще молода, чтобы ее ставили в подобное положение.
На это Три-Вэ ничего не сказал, только поджал губы и стал очень похож на своего упрямого отца.
Они доехали до места, где прежде находилась апельсиновая роща Волфскил. Повернув к Форт-стрит, они обернулись назад. Им открылся вид на опаленный солнцем город, раскинувшийся меж бурых холмов. На холмах почти не было никаких построек, только на Паундейк-хилл виднелось здание школы, увенчанное башней с часами. Рощу Волфскил орошали zanjas, и испарения наполняли воздух сладким цитрусовым ароматом. Здесь было немного прохладнее. Три-Вэ пустил лошадь медленнее.
Он повернулся к матери.
— У меня создалось впечатление, что ее... и мадам Дин, и мадемуазель Кеслер... гильотинируют. Только казнь на гильотине мгновенна и потому более милосердна.
