Стефани Блэйк - Обжигающий огонь страсти
Ее мать Джоанна выразила это ощущение по-своему:
– Мне чудится, что мы высадились на луне.
Ночь была чрезвычайно тихая. Тишина такая удручающая, что всем казалось, будто они погребены заживо. Когда Аделаида в очередной раз испытывала это чувство, она выбегала на крыльцо и поднимала глаза к небу. В южных небесах сверкало такое множество ослепительных звезд, что казалось, будь она чуточку повыше, оборвала бы их, как плоды с дерева.
Но это была и таинственная земля. На севере, западе и юге возвышались Голубые горы с их непроходимыми ущельями, пропастями и густыми лесами. Горы казались такими же величественными и чуждыми людям, как и Олимп, населенный греческими богами. И совершенно неотразимой становилась их красота в час заката, когда солнце украшало горы своей сверкающей золотой короной. Горы и леса были непроходимыми, поэтому центральная часть континента оставалась неразгаданной тайной. Многие каторжники пробовали бежать туда, и никто никогда их больше не видел.
Аделаида приподнялась и осмотрелась. На востоке простирались скошенные луга, принадлежавшие Блэндингсам. Дом, амбар и другие строения, видневшиеся вдалеке, казались игрушечными, это был остров в море волнующейся пшеницы.
Девушка зевнула и потянулась, наслаждаясь силой и гибкостью своего молодого тела, всем своим существом ощущая, как бьется в груди сердце, как пульсирует в жилах кровь. Она вся трепетала под ласковым ветерком. Никогда еще не чувствовала она себя такой бодрой, такой полной жизни. «Может, это потому, что у меня начались месячные», – подумала Аделаида.
– Отныне ты женщина, – наставительно проговорила мать, когда дочь заплакала. – Тебе следует радоваться, а не распускать нюни. – Джоанна открыла дочери и другие женские тайны.
Аделаида выслушала мать, и ее огромные зеленые глаза округлились; она онемела от удивления и острого чувства унижения.
– У тебя есть какие-нибудь вопросы? – спросила Джоанна.
Аделаида молча покачала головой. Как только мать отпустила ее, она побежала через поля к ферме Блэндингсов, чтобы повидаться со своей лучшей подругой Дорис.
– Пошли быстрее. Я хочу порассказать тебе кое-что. Девушки уединились подальше от дома, в тени эвкалипта.
– Присядь, Дора, – сказала запыхавшаяся Аделаида. – Боюсь, для тебя это будет огромным потрясением.
– О, Адди, почему ты так любишь все усложнять?
– У тебя есть хоть какое-нибудь представление о том, как рождаются дети?
Дорис, веселая девушка с вздернутым носиком, веснушками и короткими каштановыми волосами (она была на год старше подруги), громко рассмеялась:
– Так вот она, твоя великая и удивительная тайна! Мама рассказала мне обо всем этом год назад.
Аделаида вознегодовала:
– Стало быть, ты обо всем знала, но молчала, ни словечка не сказала.
– Мама взяла с меня обещание, что я тебе ничего не скажу. Это дело твоей мамы, так она сказала.
– Все равно. Ты ведь моя лучшая подруга. – Адди надула губки и потрогала свою грудь.
– Ну… теперь ты знаешь. И что ты об этом думаешь?
– Я думаю, это омерзительно. И даже смешно. – Она хихикнула и тут же прикрыла губы ладонью. – Можешь ли ты представить себе, Дорис, чтобы твои мать и отец, чтобы мои мать и отец, чтобы они занимались такими вещами? Надо же!
Девушки катались по траве, корчась от смеха.
– Эй, чего вы там гогочете? – послышался голос.
Со стороны фермы приближался Джон Блэндингс, брат Дорис, высокий, смуглый, очень красивый шестнадцатилетний юноша с прямыми черными волосами, влажными темными глазами и таким же вздернутым, как у сестры, носом.
– Расскажите-ка мне, почему вы хохочете, – сказал он, приблизившись.
Девушки подавили смех, сели и оправили юбки.
– Иди по своим делам, Джон, – сказала Дорис, – а в женские разговоры тебе нечего соваться.
– Да ну?.. – Парень подбоченился и рассмеялся. Глядя на него, Аделаида вдруг почувствовала, что густо краснеет. Тщетно старалась она избавиться от своих фантазий. Воображение рисовало ей всю ту же постыдную картину: они с Джоном Блэндингсом, обнаженные, проделывают это в постели.
С того знаменитого дня, ставшего своего рода вехой в жизни Аделаиды, ее стали одолевать запретные и дикие мысли, мысли о плотской любви. Правда, мать заверила девушку, что в этом нет ничего постыдного. Ну конечно же, нет. Адди знала, что ее родители никогда не станут заниматься грязными или постыдными вещами.
И вот сейчас Адди сидела на стоге сена, и ее вновь осаждали волнующие воображение мысли и видения. Неожиданно она вздрогнула, что-то заставило ее поднять голову. В следующее мгновение Адди увидела мужчину, перелезавшего через изгородь, отделяющую собственность Дирингов от фермы Блэндингсов. Девушка насторожилась и прикрыла подолом лодыжки.
Мужчина направлялся прямо к ней. Прежде чем он успел подойти, Аделаида узнала Джона Блэндингса. Он был в клетчатой рубашке, в штанах из грубого сукна и в высоких сапогах. На шее у него был повязан алый платок.
Джон улыбнулся и помахал рукой:
– Привет! Что ты там делаешь?
– Принимаю солнечную ванну.
– Солнечную ванну? Никогда о такой не слышал.
– Ничего удивительного. Я сама ее изобрела.
– Но в том, что ты говоришь, нет никакого смысла. Чтобы принять ванну, надо раздеться.
– Ты в самом деле так думаешь? – Она посмотрела ему в глаза, и он отвернулся. Его лицо залил жаркий румянец.
– Странная ты девушка, Адди, – сказал Джон, смущенно улыбнувшись. – Многие девушки укрываются от солнца, а ты – наоборот.
Она пожала плечами:
– Что поделаешь, если мне не нравится слишком белый цвет кожи, который так обожают некоторые молодые дамы. Я хочу выглядеть загорелой и здоровой. Вот и все.
Она закатала рукава с оборками, показывая обнаженные руки. Затем машинально приподняла юбку, демонстрируя загорелые ноги, но тут же вновь их прикрыла.
– Да ты просто красавица, Аделаида, – пробормотал Джон. – Кто-нибудь говорил тебе об этом?
– Спасибо за комплимент, Джон. Ты очень мил. – Девушка прижала ладони к пылающим щекам; ей нравилось, что молодой человек смотрит на нее с восхищением. – Посиди со мной рядом. – Она похлопала ладошкой по сену.
– Только на минутку. Я должен поговорить с твоим отцом. Хочу попросить, чтобы он одолжил нам упряжную лошадь. Старый Харри захворал, бедняга.
Увидев обнаженные девичьи ноги и упругие груди в вырезе платья, Джон пришел в замешательство. Он украдкой примял тугую выпуклость на своих тесноватых штанах.
«Какая же ты свинья, Блэндингс», – мысленно отчитал он себя.
Джон пристроился рядом с девушкой на стоге сена, ничем не выдав своих тайных желаний.
