Элизабет Гоудж - Гентианский холм
Средняя вахта в хорошую погоду, когда судно стоит на якоре в домашних водах, была делом легким. Офицеры в кубрике, часовые и рулевой в рубке были настроены миролюбиво, и внимание их было рассеяно. Так как корабль стоял на якоре, и ему не угрожала никакая опасность, помощников боцмана, обычно шнырявших вокруг своих наблюдательных постов и готовых расправиться с любым, кто осмелится задремать, на этот раз не было видно. Стояла глубокая тишина, которую нарушал лишь легкий плеск воды за бортом и протяжный крик «Все в порядке» часового.
Энтони, настороженный и внимательный, терпеливо ждал, когда пробьет последний удар склянок. Убедившись, что за ним не наблюдает ни один глаз, он снял свой короткий темно-синий сюртук с медными пуговицами, нанкиновый жилет, шейный платок из черного шелка, швырнул в угол кортик и треуголку. Оставшись в одних брюках и льняной рубахе с манжетами и ботфортах без каблуков, гардемарин пополз через главный люк на нижнюю палубу, на которой размещались орудия. Погода была прекрасная, и стволы пушек оставались открытыми, а мальчик был так худ, что проскользнуть через одно из них не составило для него особого труда.
Он надеялся, что небольшая высота позволит ему упасть беззвучно, но всплеск, с которым он погрузился в воду, оглушил его, точно пушечный выстрел. Охваченный паникой Энтони вынырнул на поверхность, и, не услышав за собой никаких выстрелов, сообразил, что если кто-нибудь и услышал шум, то наверняка подумал, что это кок, выметающий мусор, — работа на камбузе всегда начиналась около четырех часов утра.
Берег оказался гораздо дальше, чем О'Коннел предполагал, глядя на него с корабля. Он был отличным пловцом, и не думал, что достичь гавани окажется так трудно, поэтому когда его ноющее тело налилось свинцом, он испытал вторую вспышку ужасной паники. Но страх быстро прошел: выбор у Энтони был один — утонуть или попасть в деревню. И он предпочел второе.
Когда гардемарину удалось дотянуться до железного кольца в стене, окаймлявшей гавань, он был полуживым от усталости. В стене были ступеньки, по которым он выбрался наверх. Хотя солнце еще не встало, Энтони помнил, где расположена полоска земли, которую было видно с судна прошлым вечером. Там была деревня, и он побрел туда вдоль гавани и судостроительной верфи.
Под прикрытием недостроенного одномачтового рыболовецкого корабля он отжал воду из своих брюк и рубашки и, положив их на промокшие ботинки, сел на землю в ожидании, что вещи слегка подсохнут до рассвета.
Рассвело довольно быстро, и мир сразу показался О'Коннелу спокойным и добрым. Крики разбуженных чаек, мягкий гул моря, лепет бегущего ручья, скрип открывающейся двери, поющий нехитрую песенку голос и церковные часы, пробившие час, создавали особую музыку, которая казалась частью заливавшего все жемчужного света. Пахло морскими водорослями, пекущимся хлебом, и этот неописуемый свежий запах, сопровождавший рассвет, словно впитал в себя аромат цветов, покрытых росой, горьковатого дыма и влажных полей. Запахи тоже были частью музыки и света, и все это вместе создавало иллюзию личного присутствия кого-то, кто пришел к Энтони, кто ласково облек его подобно одежде, так что за несколько мгновений дрожь в его измученном теле утихла, и мальчик ощутил, как проникает в его кровь тепло свежего начала нового дня.
Ночные кошмары миновали, и Энтони совсем успокоился. Он осторожно вышел на открытое место и огляделся вокруг. Теперь мир сверкал таким ярким светом, что гардемарин был вынужден прикрыть глаза от ослепительного блеска солнца, поднимавшегося, подобно огромному огненному шару, из-за моря. Суда Его Королевского Величества красовались в сверкающей воде во всем своем великолепии. Кто же мог подумать, что под прекрасной оболочкой кроется сущий ад?
Энтони вздрогнул от внезапно вернувшегося страха, — со всех сторон ему чудились враждебные глаза, ищущие его. Он быстро взглянул на белевшие неподалеку домики, утопающие в цветущих садах, на серебристую ленту ручья, струящуюся под каменным мостом, через поле, на зеленые холмы и рощи. Роща, по которой Энтони гулял в своих мечтах, казалась безлюдной. Среди деревьев виднелись чистенькие и тоже белые дома. Энтони не отваживался идти вдоль этих приличных особняков в поисках дома, увитого плющом, так как в них наверняка могли квартироваться морские офицеры, находящиеся в отпуске. Они вряд ли бы пощадили его — льняная рубаха и форменные брюки слишком бросались в глаза человеку, искушенному и опытному. Подвергнутые порке и пойманные дезертиры официально заносились в списки погибших, и Энтони прекрасно это знал. К тому же, он еще должен был как-то добыть себе пищу. Попросить у бедных? Но и они, наверное, если узнают, кто он, безжалостно прогонят его прочь…
Когда О'Коннел-младший добрался наконец до постоялого двора, утро было в полном разгаре. Из открытой двери восхитительно пахло пекущимся хлебом, и раздавался красивый мужской голос, поющий что-то под гитару. Язык певца был не знаком Энтони, и он догадался, что это, скорее всего, иностранный моряк, а, оглядевшись вокруг, действительно увидел небольшой португальский капер, пришвартованный к причалу вместе с английскими рыбацкими лодками. Эти небольшие пиратские корабли союзников преодолевали мировой океан весьма решительным, но не вполне честным способом, и свидетельством тому был их помятый вид: вот и этот явно сильно пострадал от штормов и нападений врага и, очевидно, прибыл в гавань для ремонта. У иностранных моряков было щедрое сердце. Они могли поделиться с ним своим завтраком. Конечно, риск был очень велик, но после поисков в деревне, Энтони понял, что поесть ему больше не удастся нигде.
Постоялый двор, чистенький и недавно выбеленный, располагался в небольшом саду сразу за каменным мостом, и вывеска, качающаяся над его дверью, гласила, что именуется он «Синица в руке». Прибитая рядом дубовая доска обстоятельно поясняла смысл этого нехитрого названия: «Синица в руке лучше, чем журавль в небе».
Энтони, едва справляясь с головокружением, прислонился к дверному косяку и заглянул внутрь. Полдюжины загорелых моряков, с золотыми кольцами в ушах и в ярких платках, небрежно повязанных поверх курчавых темноволосых голов, сидели за столом, жуя хлеб с беконом и запивая его обильными глотками эля. Певец, еще совсем молодой человек, уже закончил завтракать, но старательно смачивал горло после каждой песни. Куртки моряков были чистыми, крепкие подбородки выбриты до синевы, и выглядели они веселыми и вполне довольными собой людьми.
По кухне с песчаным полом и ярко горящим камином, сновала женщина со свежим приятным лицом, хлопоча по хозяйству, и видно было, что она выполняла утреннюю работу с удовольствием. Зрелище показалось Энтони таким веселым, гостеприимным и дружелюбным, что он внезапно ощутил то, что должна почувствовать задыхающаяся рыба, падая с лодки в воду, возвращающую ее к жизни.
