Жанэт Квин-Харкин - Пленённая мечтой
— Я… э… думаю, вам лучше закончить самому, — сказала она.
Он ухватил ее за запястье, прижав ее пальцы к своей груди.
— В чем дело, Грейси? Мои ожоги слишком отвратительны, чтобы их трогать?
— Конечно, нет, — поспешно сказала она. — Просто я опаздываю, у меня еще тысяча дел.
Она вырвала руку, бросила губку ему на грудь и постаралась деловито пройти через палату. Как она могла объяснить, что он вовсе ей не отвратителен — совсем наоборот!
2
Если бы Грейс не надо было тревожиться за Брюса Барклея в те первые дни во Франции, она могла бы и не выдержать. Ей никогда не было совершенно тепло, одежда никогда не была сухой, и выспаться никак не удавалось. Дни были длинными и полны трудной работы, ночи — беспокойными из-за постоянного обстрела и шебуршания крыс.
— Только не допускай их до пациентов, — беззаботно сказали ей закаленные ветераны — те медсестры, которые пробыли во Франции и в Фландрии уже по два года, увидев, как содрогается Грейс. А ее изумляло, как эти женщины выдержали все, что выпало им здесь. Самым тяжелым оказалась не физическая нагрузка, а то эмоциональное напряжение, которое она испытывала, беспомощно глядя, как ускользают молодые жизни. Восемнадцатилетние пареньки, казавшиеся такими же молодыми и свежими, как хористы ее отца, просили ее подержать их за руку, пока они умирали, истекая кровью, или старались не плакать, потеряв руку или ногу. Только жизнелюбие и стойкость Брюса давали ей силы не сдаваться.
Шли разговоры, что прибудут большие подкрепления американцев, линия фронта ползла вперед, немцы отступали, но они, медики, видели только увеличение количества раненых, которые прибывали каждый день. Иногда носилки с солдатами оставались под дождем, потому что в госпитальных палатках не было места. Между ними сновали доктора и медсестры, принимая оперативные решения, кому из них помочь, оставляя тех, у кого мало было шансов выжить, заботам младших сестер, вроде Грейс, которые обтирали и утешали обреченных, пока они умирали.
На третью неделю Грейс назначили на ночное дежурство. Обходя койки, она заметила, что Брюс не спит, молча уставившись в крышу палатки.
— Все в порядке, лейтенант?
— А, это ты, Грейси. Надо полагать, все в порядке. Я просто думаю, вот и все. — Он ничего больше не прибавил, и она взяла лампу, собираясь идти дальше. — Завтра меня отправляют в Англию. Моя койка здесь нужна.
— Я ничего не слышала, — отозвалась она, стараясь, чтобы ее голос не дрогнул. — Так ведь это хорошая новость, правда? — добавила она весело. — Капитан Уэзерби была уверена, что вы не выкарабкаетесь.
Она ожидала, что он ухмыльнется и скажет что-нибудь непочтительное, но вместо этого он снова уставился в потолок.
— Я слышал, как они обо мне говорили, — сказал он, — капитан Уэзерби и тот тип, доктор. Они сказали, что я, наверное, больше не смогу ходить.
— Конечно, сможете, — возразила Грейс. — Вы уже один раз провели их. Вы же не собираетесь поверить им на этот раз, а?
Брюс испустил длинный, глубокий вздох.
— Я до сих пор держался, — медленно проговорил он. — Я терпеть не могу сдаваться — ни в чем. Я думал, что смогу снова летать, но теперь они говорят, что эта нога… Не знаю, что я буду делать, если не смогу ходить. Я не могу быть калекой чертовым!
Вопреки всем правилам Грейс уселась на краешек его койки.
— Что вы собирались делать после войны? — спросила она.
— Сказать по правде, я не надеялся остаться в живых. Большинство моих приятелей погибло. В Галлиполи я потерял брата.
— Мне очень жаль, — сказала Грейс. — Я потеряла брата во Фландрии.
— Я был там какое-то время, — отозвался Брюс. — После Галлиполи. Дьявольски глупая штука — сидеть в мокрой траншее. Вот тогда я и пошел добровольцем в авиацию.
— Вы летали раньше?
— Не… Даже близко к самолету не подходил, — сказал он. — Но я знал, как водить машину. Я решил, что это не может быть уж очень по-другому. И я был прав. У меня сразу стало получаться, я почувствовал себя, как рыба в воде. Конечно, при первой посадке я сломал ось… — Он поднял на нее глаза и усмехнулся. Но улыбка тут же погасла. — Гадость, если я не смогу опять летать, — сказал он.
— А что вы делали до войны? — спросила Грейс. — Вы попали сразу после школы?
Он расхохотался.
— Ну уж нет! Я бросил школу, когда мне было шестнадцать. Не видел пользы в ученье, и им не терпелось избавиться от меня. Я хотел действовать. И перепробовал немало. Подрядился рингером и…
— Кем?
— В Америке их зовут ковбоями, да? Я перегонял скот от залива к скотопригонным дворам. Потом я ненадолго нанялся на рыболовецкий баркас, ходивший из Кернса. Но ничто не сравнится с полетом. Как только я впервые поднялся в небо, я понял, что это то, что мне нужно.
— Наверное, это великолепно, — сказала Грейс. — Дома я любила смотреть на ястребов над холмами. Они парили в воздушных потоках, не двигая крыльями, и висели там, в пространстве. Мне бы хотелось тоже так уметь — освободиться от земли, стать невесомой.
— Большинство женщин испугалось бы, — заметил Брюс.
— Меня больше пугает, что я никогда не полечу, — отозвалась Грейс. — Всю жизнь я привязана к земле, прикована к повседневности.
— Дома было настолько плохо? — спросил он.
Грейс покраснела.
— Я не хочу сказать, что со мной плохо обращались. Мои родители делали все, что положено делать родителям: кормили меня три раза в день, следили, чтобы я снимала промокшие туфли, когда я возвращалась домой… Ленч — в половине первого, чай — в четыре, собрание прихожан, женский институт по средам…
— Для молоденькой девушки с характером звучит довольно безрадостно, — прервал ее Брюс.
Она подняла на него взгляд, изумленная этим замечанием.
— После того, как погиб Гарри, я больше не могла этого вынести, — сказала она.
— Был убит в траншее, бедняга, да?
Грейс с трудом сглотнула.
— Сказали, что он погиб мгновенно и не мучился.
Брюс фыркнул.
— Стандартная телеграмма. Даже когда не могут найти ни кусочка больше мизинца и понятия не имеют, как его прихлопнуло, они всегда говорят, что он погиб мгновенно и не мучился.
Он замолчал, заметив потрясенное лицо Грейс.
— Послушай, извини. Чертовски глупо с моей стороны, — сказал он. — Парни действительно часто погибают мгновенно, когда снаряд попадает в траншею, так что в его случае телеграмма, скорее всего, сообщала правду. Расскажи мне о нем, Грейс, — мягко добавил он.
Грейс прикусила губу.
— Он был для меня просто идеалом. Он был старше, поэтому уезжал то в школу, то, потом, в Оксфорд… — Она снова сглотнула. — Я жила от одного его приезда до другого. Он появлялся дома и рассказывал мне о сумасшедших выходках — своих и приятелей. У него все это звучало так здорово! Он был такой… ЖИВОЙ. Мне все еще страшно его не хватает.
