Патриция Поттер - Беспощадный
Шей опустилась на колени рядом с кроватью и схватила руку матери, пытаясь увидеть хоть какой-то признак жизни.
— Ты не можешь так уйти, — прошептала она. — Не можешь.
Шей мысленно просила мать открыть глаза, усилием воли старалась вернуть ее рукам тепло. В жизни Шей всегда существовал только один человек — Сара. Она почувствовала режущую боль в глазах и смертельное удушье.
— Не оставляй меня одну, — прошептала девушка, по ее лицу струились слезы.
Она не знала, сколько времени провела так, стоя на коленях, прежде чем доктор Сансон помог ей подняться, старый ворчливый доктор, неловко пытавшийся произнести слова утешения.
— Что ты теперь будешь делать? — спросил он.
— Не знаю, — ответила Шей дрогнувшим голосом.
Она тупо смотрела на шкатулку, упавшую на пол. Странно, отчего маме вдруг понадобилась эта вещь. Шей всегда считана, что у них друг от друга нет секретов.
Но сейчас это не имело значения. Сейчас ничего не имело значения, кроме чувства потери и одиночества. Впав в оцепенение, которое всегда оберегает от слишком сильного горя, Шей задумалась о том, что предстояло сделать. Организовать похороны. Известить друзей. Решить что-то с ателье.
Шей наклонилась и подобрала шкатулку. Позже она займется ею. Когда останется одна.
Под ее взглядом доктор закрыл простыней лицо матери. По щеке девушки сползла слезинка, и она смахнула ее. Сара Рэндалл всегда была сильной. Шей будет такой же.
* * *Рейф Тайлер стоял в нерешительности у дверей тюрьмы штата Огайо. Одежда, выданная охранником, висела мешком на высокой худощавой фигуре, в жаркий летний день шерсть неприятно колола, вызывая зуд. Но все же это было лучше, чем полосатая роба, которую он относил столько лет. Три тысячи шестьсот пятьдесят два дня, если быть точным. Он сосчитал каждый из дней, проведенных в аду. Десять лет были вычеркнуты из жизни. Украдены. Точно так, как были украдены его честь и достоинство.
Он мечтал надеть рубашку из хлопка и пару хорошо подогнанных брюк, а еще ботинки вместо сандалий на картонной подошве, в которых был сейчас.
Мечтал о многом. Например, провести ночь, любуясь звездами. Он не видел звезд десять лет. В его тесной камере не было окна, а под замок заключенных сажали задолго до наступления темноты.
Заключенный. Даже не будь у него этого проклятого клейма, он все равно знал, что в нем легко распознать заключенного. Покинув тюремные застенки, он, как оказалось, продолжал по привычке шаркать при ходьбе, а его голос, как и у многих других обитателей тюрьмы, приобрел хрипотцу от долгого молчания.
Рука с клеймом скользнула в карман. Абнер был на месте. Благодаря Абнеру он сохранил рассудок. Палец Рейфа погладил маленького довольного мышонка, которому шерстяная одежда пришлась больше по вкусу, чем его хозяину.
Прохожие на улице посматривали на Рейфа настороженно. Некоторые глядели сквозь него, словно он вообще не существовал. Рейф почувствовал, как на его щеке заиграл желвак. Десять лет взаперти, а теперь…
Рейф попробовал переключить мысли на что-то другое, о чем он не смел мечтать последние годы.
Начал думать о коне, будь оно все проклято. Он жаждал вновь оказаться в седле, держать в руках поводья. Мчаться куда душа пожелает.
И о женщине. Женщине сомнительных добродетелей и без всяких претензий. Черт, после предательства Аллисон от женщин он уже ничего не ждал, кроме нескольких минут наслаждения, которое доставляли их тела. Он хорошо знал, что больше никогда не сможет доверять ни одной из них.
Но все эти желания отступали на второй план перед его жаждой отомстить. Воздать по заслугам. Добиться справедливости, если она вообще существует на свете.
Ему бы следовало сейчас пребывать в приподнятом настроении. Радоваться, что вышел из тюрьмы. Испытывать облегчение. Но ничего подобного не произошло. Последние десять лет его планомерно лишали всех человеческих чувств. Гордости. Достоинства. Всего, за исключением ненависти.
После первых трех лет, проведенных в тюрьме, Рейфа постигло потрясение, когда однажды его навестил Клинт Эдвардс. Клинт, как выяснилось, только что обо всем узнал и сразу понял: в этом подлом обвинении нет ни слова правды.
Рейф с трудом осознал, что кто-то наконец ему поверил, что нашелся человек, которому абсолютно наплевать на все сказанное в суде. Рейф ухватился за предложение Клинта помочь ему, как утопающий хватается за соломинку. Он сразу отбросил все сомнения о том, стоит ли вовлекать Клинта и его брата Бена в свою затею отомстить.
Во второй год войны Клинт служил у него в подчинении в чине капрала, а Бен был желторотым рядовым. В бою под Виксбургом Рейф спас им обоим жизнь. Бена тогда подстрелили на открытой местности, а Клинт пополз к нему на помощь. Рейф нарушил приказ, последовал за Клинтом и прикрывал его, пока тот выносил брата с поля боя. Рейфа ранили, когда он возвращался к своим. Клинт с Беном считали, что они у него в долгу, а Рейф ради достижения намеченной цели принял бы помощь от кого угодно. Честь была теперь ему не по карману. Ее выжгли напрочь раскаленным железом.
Еще один прохожий, заметив Рейфа, стоящего перед тюрьмой, перешел на другую сторону улицы. Рейф знал, что изменился сам и изменилось его лицо. Ненависть — уродливое чувство и оставляет уродливые отметины. Вокруг его глаз пролегли горестные морщины, а в рыжеватых волосах виднелись проблески седины. Когда-то ярко-зеленые глаза потускнели и больше не выражали вообще никаких чувств. Он усвоил это правило в самый первый год заключения: ни при каких обстоятельствах не давать тюремщику возможности догадаться, о чем ты думаешь.
Он узнал и многое другое: например, как долго человек способен пробыть в карцере — темном, хоть глаз выколи, подвале, куда даже не поставлено помойное ведро. Позже, когда его перевели в камеру в три с половиной фута шириной, семь футов длиной и семь футов высотой, он узнал, сколько кирпичей ушло на каждую стену, сколько железных полос закреплено на двери. На десять лет эта камера, в которой была койка, прикрепленная к стене, ночной горшок и плевательница, стала его домом. Он научился терпеть, но так и не научился смирению.
Куда же запропастился Бен? Рейф стремился поскорей убраться отсюда, от этих стен, от тюремного зловония.
Он взглянул на небо. Отсюда оно представлялось совсем Другим. Рейф перестал смотреть вверх в первую же неделю заключения — это оказалось чересчур болезненным. Глядя на небесный простор, можно было сойти с ума, а он не мог себе этого позволить. Ему нужно было завершить начатое дело, которое он обдумывал многие годы. Только ненависть и мысли о будущем поддерживали Рейфа все бесконечные дни и бессонные ночи.
