Розалин Майлз - Девственница
У одного из шестерых шея наполовину оторвалась при падении. Он раскачивался там, с головой на сторону, глядя пустыми глазницами и ухмыляясь раскрытым ртом, как полоумный шут, рассчитывающий на бешеный хохот. Был среди них ребенок, в одной рубашонке. Была девушка, сама почти ребенок, но судя по большому животу, носившая под сердцем дитя. И все они висели, раскачиваясь в медленном, смертном ритме; уже скорее не люди, а насмешка над людьми; уже на полпути к глине, из которой они вышли.
Несмотря на холод, вонь стояла невыносимая. Инстинктивно я потянулась за ароматическим шариком и, сунув его под нос, втянула живительный запах розы и апельсинового дерева. Ни за что на свете я не могла допустить, чтобы меня увидели в полуобморочном состоянии.
В холодных мартовских сумерках под виселицей стояли, сбившись в кучу, селяне, собравшиеся поглазеть на проходящую процессию. Даже форейтор, сорвавший с головы замусоленную повязку и приветственно щелкнувший кнутом над головами мулов, получил свою долю одобрительных криков. Всех моих дам и кавалеров по очереди встречали со все возрастающим восторгом; каждый драгоценный камень, каждое перо, шляпа или берет, хоть все это промокло под моросящим дождем, вызывало восхищенные комментарии толпы.
Однако при появлении моего паланкина волнение достигло предела. Крики были оглушительны.
— Храни вас Господь, миледи!
— Спаси и сохрани принцессу Елизавету!
— Господь и Богоматерь умиляются, глядя на дочурку Гарри!
Сердце мое переполнилось горделивыми и радостными чувствами. Ни воспоминания о мрачном зрелище, которое мы только что видели, ни холод, ни бьющий в лицо снег, ни тоска, что камнем лежала у меня на душе, — ничто не могло омрачить моего счастья. Это была любовь, несомненная любовь и несравненная полнота счастья.
Я, в свою очередь, сердечно им ответила:
— Спасибо вам, добрые люди. Да будет с вами благословение Господа. Благодарю вас от всего сердца.
Внезапно пожилая женщина отделилась от группы людей и с горящими от ярости глазами кинулась к паланкину. К моему ужасу, она появилась совсем рядом и, брызгая слюной, вцепилась в мои накидки. Когти ее скрюченных от старости пальцев задевали мне по лицу. «Чтобы ты сдохла! — визгливо прокричала она. — Чтобы ты сдохла, блудница, дочь блудницы!»
Дважды поднялась и опустилась ее рука, царапая мне лицо. Я сидела прямо, не шевелясь и не дыша, объятая ужасом столь глубоким, что он был сродни смерти.
— Черная блудница! — вопил дребезжащий старческий голос. — Пучеглазая блудница она была, Нан Болейн. Через нее Старая Вера пропала! Через нее мы лишились Божьей благодати — святых сестер и братьев прогнали на все четыре стороны…
— Мама, мама, мама, мама, МАМА! Страдальческий крик женщины помоложе прорвался сквозь завывания старой карги. Вер-нон и Чертей с еще двумя охранниками схватили старуху и оттащили в сторону, а в это время ее дочь, дородная крестьянка, появилась рядом с моим паланкином. По ее изнуренному от работы лицу струились слезы.
— Простите ее, миледи, — умоляла она почти на коленях. — Сумасшедшая она. Мой муж говорит: совсем из ума выжила. Все так говорят. Но ей седьмой десяток, и если рассудок у нее помутился, то как я могу ее за это винить? Простите ее, миледи, простите!
— Не бойся, — ответила я, старясь говорить как можно спокойней. — Иди с миром, мы не будем пороть бедную старуху.
— Они уже бьют ее, видите, леди? Люди были охвачены злобой.
— Ведьма!
— Старая ведьма из Кроутерсэнда.
— Опозорила нас всех перед леди принцессой!
И в этот несчастный миг раздался звонкий, как колокольчик, голосок ребенка:
— Ведьма? Тогда ее надо повесить.
— Повесить ее! Повесить как ведьму! В ту же минуту несколько мужчин схватили сумасшедшую и потащили ее к виселице, а другие побежали вперед с ножами наготове, чтобы обрезать одну из веревок. Главарь — кровожадный одноглазый негодяй — подогревал ярость толпы. Какой-то мужчина, очевидно муж дочери, честная отчаянная душа, защищал ее, как троянец, но все напрасно.
Они уже стояли под виселицей, и на шее старухи была уже накинута веревка. Мои спутники беспомощно стояли, словно онемев.
Наконец я обрела голос:
— Стойте! Оставьте эту женщину в покое. На какое-то мгновение они заколебались, но не остановились.
Я заставила себя крикнуть еще раз:
— Эй, там! Я приказываю! Остановите казнь! После этих слов наступила тишина; мои люди никогда раньше не слышали, чтобы я говорила таким тоном.
— Отпустите ее. А вы, — обратилась я к дочери и ее мужу самым повелительным тоном, на какой была способна, — отведите ее домой и не выпускайте. И пошлите за доктором, пусть он облегчит ее страдания. Я сама ему Заплачу. Лорд, — я сделала Чертей знак рукой, — за этим проследит.
Чертей поклонился и поторопил супругов, чтобы они поскорее убирались прочь вместе со старухой.
Тут мне в голову пришла другая мысль:
— Смотрите обращайтесь с ней хорошо. Я пошлю узнать об этой несчастной, когда буду в следующий раз проезжать мимо. И чтобы никто не покушался на ее жизнь.
По знаку Вернона охрана выстроилась в линию, погонщик подхлестнул лошадей, и мой паланкин снова тронулся. Кто-то в толпе сердито ворчал, но большинство, похоже, испытывало облегчение и даже гордость, что их ведьма удостоилась внимания столь важной леди.
Мы медленно двигались. И тут рядом со мной снова появилась дочь этой женщины; из глаз и из носа у нее текло, грубое красное лицо обмякло от облегчения.
— Спаси вас Бог, леди, за вашу доброту. Да будет с вами Божия милость. Моя мать не ведьма, она просто сумасшедшая старуха. Не обращайте внимания на ее слова, принцесса. В Англии есть много таких, что жизнь за вас готовы отдать. Я — одна из них. И муж мой тоже.
И, всхлипнув напоследок, она растаяла в сгустившихся сумерках. Когда Кэт, Парри, братья Верноны, Чертей и прочие столпились вокруг моего паланкина, чтобы справиться обо мне, я с горечью подумала: «Хоть Генрих и мертв, его наследство еще живет. Я должна заставить людей забыть об клейме блудницы, полученном мной при рождении, иначе я потеряю здесь все».
И мной овладела лихорадочная дрожь.
Глава 2
Я не видела королевского дворца в Челси с тех пор, как мне исполнилось восемь лет. Те счастливые дни весны и лета теперь затуманились в памяти, как старое зеркало. Я гостила там у кузины Екатерины, когда та еще была королевой. Трудно поверить, что весной тут по-прежнему цветут вишни, летний воздух напоен ароматом лаванды и розовые кусты сбегают к реке, по которой мы катались в огромной лодке. Теперь на ветвях белели только хлопья снега, и, когда мы повернули на двор, ничего не было видно за пеленой ненастья. Ноги у меня заледенели так, что я едва могла ими пошевелить.
