Линда Ховард - Огненное прикосновение
– Вот твой малыш, Ида, – сказала Энни. – Мальчик, и выглядит здоровым. Только послушай, как он кричит! Вы оба прекрасно справились. Через минуту отойдет послед, и тогда я тебя вымою и приведу в порядок.
Бледные губы Иды шевельнулись, выражая беззвучную признательность, но она была слишком обессилена, чтобы прижать к себе ребенка.
Послед вышел быстро, и Энни почувствовала облегчение – сильного кровотечения не было. Она вымыла Иду и навела порядок в жалкой лачуге, потом взяла на руки хныкающего младенца и заворковала, укачивая его. Мальчик затих, повернув к ней свою крохотную головку.
Энни разбудила Иду и помогла девушке взять в руки младенца, потом расстегнула пуговицы на ее ночной рубашке и подвинула материнскую грудь к крохотному бутончику его рта. Какое-то мгновение малыш не знал, что ему делать с соском, касающимся его губ, но потом инстинкт взял верх, и он с жадностью начал сосать. Ида приподнялась, и у нее вырвался слабый, задыхающийся вскрик: «ох!»
Энни отступила назад и посмотрела на эти первые волшебные мгновения открытия, на молодую мать, с изумлением разглядывавшую своего ребенка. Потом устало надела пальто и взяла сумку.
– Я зайду завтра проверить, как вы тут.
Ида подняла глаза, ее бледное, измученное лицо осветилось сияющей улыбкой.
– Спасибо, док. Мы с малышом без вас бы не вытянули.
Энни улыбнулась в ответ, но ей не терпелось выбраться наружу, на свежий воздух, каким бы холодным он ни был. Вечер уже почти наступил, до темноты оставалось меньше часа. За весь день у нее крошки не было во рту. Спина и ноги болели, она очень устала. И все же успешные роды наполнили ее чувством глубокой радости.
Пристройка Коуи находилась в противоположной стороне от крошечной хижины из двух комнат, служившей Энни одновременно и кабинетом, и жилищем. Она принимала пациентов в передней комнате, а жила в задней. Пока она пробиралась по грязи единственной извилистой «улицы» Серебряной Горы, старатели приветствовали ее хриплыми криками В это время дня они покидали свои участки и толпой валили в Серебряную Гору, чтобы одурманить себя самогоном и растратить тяжким трудом заработанные деньги на азартные игры и продажных женщин. Серебряная Гора как городок, возникший в годы золотой лихорадки, была лишена каких-либо заведений, имеющих отношение к правопорядку или социальным службам, если не считать таковыми пять салунов, расположившихся в палатках. Некоторые предприимчивые торговцы построили грубые дощатые сараи для хранения товаров, но эти деревянные строения были немногочисленны и расположены далеко друг от друга. Энни чувствовала, что ей повезло, когда она заполучила одно из них для своей медицинской практики, а жители Серебряной Горы, в свою очередь, чувствовали, что им тоже повезло, потому что они заполучили хоть какого-то врача, пусть даже женщину.
Она прожила здесь шесть – нет, уже восемь – месяцев после того, как ей не удалось открыть практику ни в родной Филадельфии, ни в Денвере, Она столкнулась с прискорбным фактом: каким бы хорошим врачом она ни была, никто не пойдет к ней, если есть хотя бы один врач-мужчина в радиусе сотни миль. В Серебряной Горе такового не оказалось. Но даже в этом случае потребовалось какое-то время, прежде чем люди стали обращаться к ней, хотя, как и во всех подобных городках, жизнь в Серебряной Горе была нелегкой. Мужчины вечно получали огнестрельные и ножевые ранения, их избивали, или они сами ломали руки и ноги. Ручеек пациентов постепенно превратился в постоянный поток, так что теперь ей иногда не удавалось даже присесть с рассвета до темноты.
Именно этого ей всегда хотелось, ради этого она трудилась много лет, но всякий раз, когда кто-нибудь называл ее «док» или когда она слышала, как кто-нибудь произносит «док Паркер», ее охватывала печаль, потому что ей хотелось оглянуться и увидеть отца, которого уже никогда не будет рядом. Фредерик Паркер был замечательным человеком и отличным доктором. Он разрешал Энни помогать ему по мелочам, когда она была совсем ребенком, и поощрял ее интерес к медицине, обучая всему, что умел, и послав в школу, когда уже больше ничему не мог научить ее сам. Он поддерживал ее в тяжелые годы борьбы за диплом врача, потому что, по-видимому, никто, кроме них двоих, не хотел, чтобы женщина изучала медицину. Соученики по медицинскому колледжу не только избегали ее – они активно пытались ей мешать. Но отец научил Энни сохранять чувство юмора и добиваться своего. Когда она уехала на запад и нашла место, где нужен врач, он радовался и одновременно волновался не меньше ее.
Энни пробыла в Денвере меньше месяца, а потом пришло письмо от пастора, который с прискорбием сообщал ей о неожиданной смерти отца. Отец казался довольно здоровым, хоть и жаловался иногда на то, что возраст начинает уже сказываться. Но однажды тихим воскресным вечером сердце его остановилось. Пастор надеялся, что Фредерик умер без мучительной боли.
Энни горевала молча и в одиночку, потому что рядом не было никого, с кем можно было поговорить, никого, кто бы понял. Когда она храбро отправилась покорять мир, Энни знала, что в Филадельфии ее ждет отец, к которому, как в тихую гавань, она могла вернуться, но теперь ее словно несло в открытое море. В письме она договорилась о продаже дома, попросив сохранить личные вещи, с которыми ей не хотелось расставаться, в доме у тетки.
Как бы ей хотелось рассказать отцу о Серебряной Горе, о том, какой это грубый, грязный, но полный жизни городишко. Он позавидовал бы ее практике, потому что Энни видела все: от простуд до пулевых ранений и родов.
Сумерки поздней зимы сгущались, когда она открыла свою дверь и протянула руку за кремнем, который всегда лежал на столе прямо за дверью; подпалив от него тонкую полоску скрученной бумаги, зажгла ею лампу. Устало вздохнув, Энни поставила сумку на стол и пошевелила плечами, чтобы размять их. По приезде в Серебряную Гору она приобрела лошадь, так как ей часто приходилось ездить к пациентам на довольно большие расстояния, и сейчас ей надо было заняться животным, пока еще не совсем стемнело. Энни держала лошадь в маленьком загоне позади хижины, закрытом с трех сторон ветхой загородкой, и решила пройти туда по улице, а не через дом, чтобы не тащить грязь.
Она повернулась было к выходу, когда в дальнем углу комнаты шевельнулась тень, и Энни подскочила, прижимая руку к груди. Присмотревшись повнимательнее, она различила очертания человека.
– Кто вы? Чем я могу вам помочь?
– Я пришел к доктору.
Энни нахмурилась. Если бы человек был из местных, он знал бы, что перед ним стоит доктор. Очевидно, это чужак, ожидавший увидеть мужчину. Она подняла лампу, пытаясь получше рассмотреть незнакомца. Голос у него был низкий и хриплый, говорил он шепотом, но в речи чувствовался медленный ритм, свойственный южанину.
