Джулия Грайс - Нежные объятия
– Мисс Элиза, в каком виде ваша одежда! А волосы! Это ужасно!
Фифина, горничная-француженка, вытащила шпильки из густой шевелюры своей госпожи и принялась энергично расчесывать спутанные локоны.
– Ой! – Элиза, выхватив расческу из ее рук, принялась расчесываться сама. – Честное слово, Фифина, ты так сильно дергаешь, как будто хочешь сделать меня лысой.
– Ничего подобного! Я всего лишь старалась привести ваши волосы в порядок. Право слово, вы ведете себя как мальчишка!
Фифина служила у них в доме еще с тех пор, как Элиза была ребенком, и уже поэтому считала себя вправе брюзжать по любому поводу. Она с недовольным видом вышла в туалетную комнату и занялась там гардеробом хозяйки.
Элиза тяжело вздохнула и нетерпеливо занялась своей прической, требовавшей всегда столько возни. Везет же тем, у кого мягкие, послушные волосы, а не такая рыжевато-коричневая грива, которая вечно выбивается из-под шляпок и которую не удержишь и сотней шпилек.
– Какое платье мне надеть? – спросила она у Фифины.
Когда-то Фифина работала в салоне дамских причесок в Париже. В свои тридцать пять лет она все еще нравилась изрядному количеству мужчин, хотя, по всей видимости, пренебрегая успехом, постоянно ходила в темном строгом платье и белом переднике.
– Вы хотите выглядеть изысканно?
– Не знаю. Наверное. – Элиза отложила расческу. – Кстати, а в каком он настроении сегодня?
Фифина выразительно пожала плечами:
– Он… в своенравном. В деспотическом. Ну, я не знаю. Как всегда.
Девушка, нахмурившись, подошла к кровати, где были разложены сразу четыре платья. Какое выбрать? Впрочем, не все ли равно!.. Мысли Элизы были заняты отцом. Никто, кроме нее, не в состоянии понять этого гордого, строптивого человека. Отец любит ее, и это чувство всегда, что бы ни случилось, будет взаимным.
Элиза почти нехотя взяла в руки белое в золотистую звездочку платье, отделанное шелковыми кружевами:
– Вот это.
– Очень хорошо.
Фифина помогла Элизе снять с себя костюм для верховой езды, что оказалось делом непростым и долгим, ведь для этого требовалось расстегнуть не один десяток маленьких агатовых пуговок и развязать великое множество лент и подвязок. Затем она занялась белым платьем. Прежде чем его надеть, нужно было вытащить китайскую шелковую бумагу, которой для сохранения формы в те времена набивалась одежда, и расстегнуть длинный ряд жемчужных пуговиц. Элиза же между тем стояла посреди комнаты в одном корсете и, уставившись в одну точку, думала об отце.
– Ты говоришь, что он сегодня не в духе. Он зол? Раздражителен?
– Он накричал на Мери, горничную с нижнего этажа, и грозился уволить садовника.
Элиза нахмурилась. Обычно папа не обращал внимания на прислугу и относился к ней, как к хорошо отлаженному механизму, поддерживающему в доме порядок и безмолвно выполняющему любое приказание.
– Кстати, сегодня с утра его тошнило.
– Тошнило?
– Да.
Для пущей убедительности Фифина изобразила приступ дурноты. Крайне встревоженная этим известием, Элиза молча смотрела на горничную, расправлявшую кружева на юбке. Быть может, слова Фифины – всего лишь подслушанная в лакейской глупая сплетня, которую нельзя принимать всерьез? Высокий, сильный голубоглазый красавец Авен Эмсел никогда не был склонен к недомоганиям. Он вообще отказывался признавать существование болезней и был убежден в ненужности врачей.
Элиза повернулась спиной к Фифине, чтобы та побыстрее застегнула ей платье.
– Заканчивай поскорее, Фифина, – поторопила она горничную. – И сделай что-нибудь с моими волосами. Я должна немедленно поговорить с папой!
Десять минут спустя Элиза сбегала вниз по лестнице, шелестя юбками, выпрямив спину и опустив плечи, как учила своих воспитанниц миссис Соме. Классная дама считала, что у Элизы некрасивая походка – слишком большой для женщины шаг, – но папа уверял свою девочку, что это не так. «Не бери в голову болтовню своих скучных наставниц, – неоднократно говорил он дочери. – Ты двигаешься легко и грациозно, как молодая тигрица, и тот из мужчин, кто хоть мало-мальски разбирается в женщинах, не может не любоваться тобою».
Элиза спустилась вниз и повернула направо, к библиотеке, зная, что именно здесь она найдет отца, склоненного над бумагами и конторскими книгами, принесенными с завода.
– Папа!
Элиза постучалась, ответа не последовало. Нетерпеливо толкнув дверь, она вошла в огромную библиотеку, залитую солнцем, с окнами, выходящими на юг, и рядами книжных полок вдоль стен.
– Папа, я сегодня участвовала в бегах и выиграла.
Она остановилась. Авен Эмсел сидел спиной к дверям и, казалось, не замечал присутствия дочери, он даже не повернул головы в ее сторону.
– Папа! Я здесь…
Элиза бросилась к отцу на шею. Но вместо того чтобы, как обычно, поцеловать дочь, Авен Эмсел вздрогнул и как бы даже отшатнулся от нее, непроизвольно комкая лежащий перед ним на столе лист бумаги. Никогда прежде отец не обращался с Элизой столь странным образом. Девушка не на шутку перепугалась.
– Папа, что-нибудь случилось? Я… я стучала. Я не думала, что помешаю тебе.
Авен Эмсел медленно повернулся к ней. Его лицо, посеревшее и осунувшееся, стало постепенно меняться, обретая знакомое и любимое ею выражение.
– Кто тебя научил подкрадываться на цыпочках к людям и пугать их до полусмерти? – шутливо пойнтересовался отец. Но Элиза видела его по-поежнему бледные губы и нервно подрагивающее веко.
– Папа…
– Ерунда, моя девочка. Все это пустяки. Мы ведь договорились с тобой сегодня позавтракать вместе, не так ли? Или записка, которую ты мне прислала, была всего лишь розыгрышем? Я заказал белую рыбу. Вареную. Ты ничего не имеешь против, сердечко мое?
– Нет, напротив… очень хорошо.
Элиза подождала, пока отец встал из-за стола и сложил бумаги в стопку, притворяясь, будто не замечает измятой и скомканной верхней страницы.
Выходя следом за отцом из библиотеки, Элиза с тревогой следила за каждым его жестом. Здесь явно что-то не так! По всему видно, у папы неприятности. И должно быть, очень крупные: Авен Эмсел не из тех, кто расстраивается по мелочам. Холодная дрожь пробрала Элизу насквозь при мысли, что с отцом может случиться неладное. И даже вновь заигравшая на его губах улыбка не смогла развеять Элизиного беспокойства.
Глава 2
Они завтракали в оранжерее, восьмиугольной комнате, отделанной розовым итальянским мрамором, с окнами от пола до потолка, увешанными и уставленными десятками горшков с цветами, ветви и листья которых ниспадали вьющимися плетями, создавая впечатление дикой тропической растительности. Среди всей этой зелени стояла ослепительной белизны статуя смеющегося греческого мальчика. В детстве Элиза очень жалела и любила его. Она была уверена, что на самом деле мальчик живой, просто злая колдунья, невзлюбив его веселый нрав, превратила беднягу в каменное изваяние.
