Николь Фосселер - Время дикой орхидеи
– Теперь руку?
Мальчик осмотрел свое плечо: из раны был вырван кусок мяса. Неглубокая, но ужасная рана, как будто выкус.
– Не надо. Так заживет.
Георгина пожала плечами, намочила тряпочку в миске с дождевой водой, отжала ее и осторожно промокнула свежую кровь с раны на ноге.
Не поднимая глаз, тихо спросила:
– А тебя как зовут?
Он смотрел, как она капает на его свежезашитую рану настойкой из флакона коричневого стекла. От этих капель тут же вспыхнул ожог, быстро разгоревшийся по всей ноге, а потом угасший до частых толчков.
Георгина. Если не считать прядей, прилипших к ее вспотевшему лицу и шее, волосы у нее высохли, превратившись в густые беспорядочные кудри, но так и остались темного, почти черного цвета. Нилам.
– Рахарио, – ответил он наконец, произнося непривычные звуки.
Не имя, которое ему дали когда-то. А имя, на которое пал его собственный выбор. Обещание, данное им себе самому, как пророчество, что его мечты сбудутся.
Она лишь коротко взглянула на него, а потом разделала – где ножницами, а где пальцами – лоскут ткани, принесенный из дома. Как будто давая ему понять, насколько самонадеянно имя, предвещающее богатство, для такого оборванца, как он. Щеки его горели, в животе гневно вспыхивало. Тем не менее он согнул колено, чтобы ей было легче перевязывать рану, и неохотно протянул ей руку, чтобы она могла также обработать и перевязать ему то место, где его задела пуля.
Напряжение, которое до этих минут пылко носилось по его жилам и как-то поддерживало его, теперь иссякло, истратив его последние резервы. Вялая невесомость растеклась по всему телу и поднялась в голову.
Плохо было уже одно то, что он зависел от этой маленькой девочки; чтобы не потерять сознание у нее на глазах, он недовольно помотал головой и глубоко вздохнул.
– Вон там стоит кровать, – шепнула она ему на ухо. – Можешь туда лечь.
С ее помощью он поднялся на ноги и шатко двинулся вперед; он пытался делать это как можно легче, но чувствовал, с какой тяжестью опирается на ее худенькое плечо. Пол качался у него под ногами, как рейки перау в шторм, и ему стоило немалых усилий держаться на ногах. Ноги подломились под ним, и он рухнул в мягкое облако, которое давило на его кожу, но было приятно прохладным.
От его храбрости, от его неукротимой воли мало что осталось. Он казался себе маленьким и слабым, совсем беспомощным. Постыдное чувство, зияющая рана в его гордости, единственное утешение состояло в том, что он чувствовал себя здесь в безопасности. В надежных руках.
– Спасибо, – пролепетал он, с трудом приподняв отяжелевшие веки.
Шорох дождя утих. Нежные полоски света, прокравшиеся снаружи, рисовали переменчивый узор на лице девочки и озаряли ее глаза. И он понял, что в этих глазах было таким странным.
– Нилам, – прошептал он. Сапфир.
Губы его успели улыбнуться перед тем, как веки сомкнулись.
У нее были синие глаза.
Георгина села в ротанговое кресло, стоящее в углу в двух шагах от кровати. Оно тихо скрипнуло, когда она подобрала под себя ноги.
Ее губы и язык снова и снова беззвучно складывались в его имя. Рахарио.
Веки его вздрагивали, брови дергались, но черты все же казались расслабленными. В первую очередь губы – теперь, во сне, они казались слишком мягкими, слишком ранимыми для этого лица, в котором спорили между собой выступающая линия подбородка, крепкий, широкий нос и острые скулы. Неготовое лицо, еще не нашедшее свою форму, однако имеющее такой вид, будто он пережил больше, чем когда-либо удастся пережить Георгине.
Лента с коричневым узором, выцветшая и грязная, повязанная вокруг головы, едва удерживала его смоляную, непокорную шевелюру. Солнце, ветер и соленая вода растрепали ее в норовистые вихры и лохмы, концы которых на затылке курчавились. От него исходило что-то строптивое, бурное. Напоминание о безбрежной свободе. Как будто домом своим он не мог бы назвать ни один клочок земли, а только бескрайнюю даль всех семи океанов. Как пират.
Это была все та же комната, знакомая Георгине почти так же, как стук ее сердца. Как ее дыхание, находившее отзвук в шуме моря, сколько она себя помнила. Причудливо проломленные стены и дверь на веранду, постоянно продуваемую ветром, и деревянные полы, отполированные песком, водой и солью. Широкая кровать под дырявой москитной сеткой, простыни и наволочки на подушках все в пятнах и, пожалуй, очень давно не менялись. Разбухшие от сырости книги, к которым Георгина подходила, только когда задвигала под полку кресло, и простой умывальный столик с лампой, помятый тазик и кружка, из которой она давала пить Рахарио.
Комната, куда, пожалуй, много лет никто не входил, пока Георгина не открыла ее для себя.
Комната никогда не казалась ей пустующей. Если где и водились в саду Л’Эспуара привидения, так только здесь, в этих четырех стенах, словно пропитанных таинственным прошлым. Помещение, полное воспоминаний, которые не были воспоминаниями Георгины, насыщенное видениями и безымянными страстями. Смутные, еще не оформленные начала истории, которая терпеливо выжидала, когда настанет время рассказать ее. Которая теперь, с этим чужим мальчиком, может быть, постепенно развернется.
Сердце Георгины беспокойно затрепетало, это было чувство, одновременно и болезненное, и сладкое.
– Сик-сик!
Голос Семпаки разорвал кокон, окружавший павильон, и вспугнул Георгину.
– Сик-сик! Где ты опять пропадаешь? Почему мне всегда приходится вытаскивать тебя из каких-нибудь кустов?!
Георгина пулей выпрыгнула из кресла, испугавшись, что гнев Семпаки может пересилить ее суеверные страхи.
– Завтра утром я снова приду, – шепнула она и натянула москитную сетку над Рахарио. Тот не шелохнулся.
– Сик-сик!
Георгина на цыпочках выскользнула из павильона, протиснулась сквозь кусты и побежала по траве к дому.
Набрякшее небо мрачно давило на сад, поглотив все краски и свет. Ветер хлестал кроны деревьев, и с моря доносились гром и грохот. В Георгине тоже все бушевало. Буря, пьянящая и пугающая, привела ее в замешательство. Во весь дух она бежала наперекор ей. Яростно терла кулаком глаза, в которые набегали первые слезы.
* * *– Ах Тонг! Ах Тонг!
Крик Георгины, пронзительный от страха, заставил Ах Тонга распрямиться.
Девочка бежала к нему через сад, спотыкалась и падала, опять вставала и бежала дальше. Даже издали Ах Тонгу было видно, какое волнение в ней бушует.
– Мисс Георгина!
Он бросил грабли в побуревшие цветы жасмина и побежал ей навстречу, так что она налетела на него, задыхаясь, с пылающими пятнами на щеках.
