Тереза Медейрос - Ваша до рассвета
Они полностью отдали свой долг, но Габриэль Ферчайлд будет платить по счетам всю оставшуюся жизнь.
Она почувствовала, как в ней поднимается волна гнева.
– Если семья была так предана ему, то где они сейчас?
– Путешествуют за границей.
– Живут в лондонской резиденции.
Слуги сказали это в унисон и затем обменялись робкими взглядами. Миссис Филпот вздохнула.
– Граф провел большую часть своей юности в Ферчайлд–Парке. Из всех поместий его отца это всегда было для него самым любимым. Конечно, у него есть свой собственный дом в Лондоне, но, отдавая дань тяжести его ранения, родные решили, что ему будет легче выздоравливать в доме его детства, вдали от любопытных глаз общества.
– Легче для кого? Для него? Или для них?
Беквит отвел взгляд.
– В их защиту можно сказать, что в последний раз, когда они приезжали, он практически выгнал их из поместья. В какой–то момент я даже испугался, что он сейчас прикажет спустить на них собак.
– Сомневаюсь, что их пришлось долго уговаривать. – Саманта на мгновение закрыла глаза, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. Она не имела права осуждать его семью за недостаточную лояльность. – Прошло уже больше пяти месяцев, с тех пор как он был ранен. Врач дает хоть какую–то надежду, что зрение к нему вернется?
Дворецкий печально покачал головой.
– Очень маленькую. Было описано всего один или два случая, когда такая потеря зрения восстанавливалась.
Саманта опустила голову.
Мистер Беквит встал, его мясистые щеки и печальное выражение лица делали его похожим на меланхоличного бульдога.
– Я льщу себя надеждой, что вы простите нас за пустую трату вашего времени, мисс Викершем. Я понимаю, что вам нужен экипаж, чтобы уехать отсюда. Я буду счастлив оплатить ваше возвращение в город из собственного кармана.
Саманта встала.
– В этом нет необходимости, мистер Беквит. Я не собираюсь сейчас возвращаться в Лондон.
Дворецкий и миссис Филпот обменялись расстроенными взглядами.
– Простите?
Саманта отодвинула стул, на котором раньше сидела, и вытащила из–под него свой чемоданчик.
– Я остаюсь здесь. Я принимаю должность медсестры графа. А сейчас не окажите ли вы мне любезность и не попросите ли кого–нибудь из лакеев принести мой сундучок из кареты и показать мне мою комнату, чтобы я могла подготовиться приступить к своим обязанностям.
Он все еще продолжал ощущать ее запах.
Как будто насмехаясь над ним и напоминая о том, что он потерял, обоняние Габриэля сильно обострилось за последние несколько месяцев. Всякий раз проходя мимо кухни, он легко мог сказать, приготовил ли повар–француз по имени Этьен фрикадельки из телятины или сливочный соус бешамель, чтобы раздразнить его аппетит. Он чувствовал даже очень слабый запах дыма, независимо от того, был ли недавно разожжен огонь в пустой библиотеке или, напротив, он уже превратился в тлеющие угольки. Когда он падал на кровать в своей комнате, которая больше напоминала звериное логово, чем спальню, его атаковал запах застарелого пота от собственных скомканных простыней.
Сюда, в спальню, он возвращался со своими ноющими ушибами и царапинами, здесь он проводил беспокойные ночи, которые мог отличить от дней только по духоте и тишине. Иногда в часы между сумерками и рассветом он чувствовал себя единственной живой душой на этом свете.
Габриэль прижал тыльную сторону ладони ко лбу и по старой привычке закрыл глаза. Когда он ворвался в ту комнату, то сразу же распознал лавандовую туалетную воду миссис Филпот и мускусную помаду для волос Беквита, нанесенную на несколько еще остававшихся прядей. Но он не узнал освежающий лимонный аромат, наполнявший воздух. Этот аромат был сладким и терпким, тонким и резким.
Мисс Викершем, безусловно, пахла не как медсестра. Старая Кора Грингот пахла нафталиновыми шариками, а вдова Хоукинс была как горький миндаль, который любила нюхать. А мисс Викершем не пахла как засушенная старая дева, которую он себе представил, когда она заговорила. Если по ее сухому тону можно было о чем–то судить, ее поры должны были испускать ядовитый туман из застарелой капусты и могильную пыль.
Когда же он приблизился к ней, то сделал еще более потрясающее открытие. Под ярким ароматом цитруса скрывался другой, который сводил его с ума, лишая последних остатков чувств и здравого смысла.
Она пахла женщиной.
Габриэль застонал сквозь стиснутые зубы. Он не чувствовал ни единого позыва желания с тех пор, как очнулся в Лондонской больнице и открыл, что его мир превратился во мрак. А запах теплой, сладкой кожи мисс Викершем вызвал в нем одурманивающе–туманные воспоминания о поцелуях в залитом лунным светом саду, хрипловатое бормотание и горячую атласную кожу женщины под его губами. Обо всех тех удовольствиях, которые он больше никогда не познает.
Он открыл глаза, только чтобы убедиться, что мир все еще скрыт от него тьмой. Возможно, слова, которые он швырнул в лицо Беквиту, были верны. Возможно, он должен воспользоваться услугами определенного типа женщин. Если заплатить ей как следует, она, возможно, даже сможет посмотреть на его искалеченное лицо и не отскочить в ужасе. Но какое это имеет значение, даже если она так и сделает? – подумал Габриэль и издал резкий смешок. Он все равно этого не узнает. Возможно, если она зажмурит глаза и притворится, что он мужчина ее мечты, он сможет притвориться, что она – женщина, которая произносит его имя с придыханием и шепчет клятвы в вечной верности.
Клятвы, которые она не собирается исполнять.
Габриэль вытолкнул себя из кровати. Будь проклята эта Викершем! Она не имела никакого права так язвительно смеяться над ним и пахнуть так сладко. К счастью, он приказал Беквиту отослать ее. Пока это будет в его власти, она больше его не побеспокоит.
Глава 2
«Моя дорогая мисс Марч,
Могу Вас заверить, что несмотря на свою репутацию, я не имею привычки начинать тайную переписку с каждой красивой молодой женщиной, которая поражает мое воображение…»
* * *
На следующее утро, наощупь спускаясь по винтовой лестнице, которая вела в самое сердце особняка Ферчайлд–Парк, Саманта чувствовала себя так, словно ее тоже поразила слепота. Окна все до одного были плотно занавешены. Было впечатление, что дом, так же, как его хозяин, был ввергнут в черное царство вечной ночи.
Одинокий торшер горел у подножья лестницы и давал достаточно света, чтобы она увидела, что ее пальцы, которыми она, спускаясь, держалась за перила, покрыты пылью. Поморщившись, она вытерла руку об юбку. Учитывая серый цвет кашемира, она сомневалась, что кто–нибудь это заметит.
