Филиппа Грегори - Избранное дитя, или Любовь всей ее жизни
Каждое воскресенье моя бабушка возила нас в своем экипаже в чичестерский кафедральный собор на службу. Мама теперь не хотела, чтобы мы появлялись в нашей деревенской церкви, но доктор Пирс написал ей успокаивающее письмо и заверил, что в деревне все совсем как прежде и мы будем в полной безопасности.
Но я заметила, что все обстоит совсем не так, как прежде.
Дети, которые раньше приходили к нашим воротам поглазеть на домик, больше не появлялись. Девочки, приседавшие перед нами, когда мы проходили в церкви к нашей скамье, сидели неподвижно, не поднимая глаз. И каждый ребенок научился стремглав убегать в заросли вереска на общинной земле и прятаться там при виде незнакомой коляски, сворачивающей в деревню.
Но в Экре все действительно было спокойно и тихо, словно из нее увезли не шестерых детей, а саму жизнь.
Лето в том году стояло очень жаркое, жаркое и безветренное. Мама страдала от головных болей и не позволяла нам гулять за пределами нашего поместья. Однажды я спросила ее, уже не в первый раз, почему мы такие бедные, почему эти люди сожгли Холл и почему она — самая главная в нашем маленьком мирке — не может ничего сделать там, за порогом нашего дома. В ответ на это ее лицо, тоже уже не в первый раз, приняло мрачное выражение, которого мы с Ричардом привыкли бояться, и она тихо сказала:
— Не сейчас, дорогая. Я объясню тебе все, когда ты станешь постарше.
Такой ответ вполне удовлетворил нас с Ричардом, ибо двигало нами лишь ленивое любопытство детей. На протяжении всей нашей жизни мы видели Холл стоящим в развалинах, а землю — невозделанной, и мы даже представить себе не могли, что когда-то все было иначе. Предоставленные в то изнурительное лето самим себе, мы без конца бродили по парку, играли, мечтали, болтали.
— Я хотел бы носить фамилию Лейси, — сказал мне однажды Ричард, когда мы, растянувшись в траве, лениво разглядывали бледное небо над нами.
— Почему? — спросила я так же лениво, как он. Между моими большими пальцами была зажата узкая травинка, и я все дула в нее и дула, пытаясь извлечь мелодичный свист.
— Чтобы быть Лейси из Вайдекра, — объяснил он. — Чтобы меня все знали. И чтобы никто не мог соревноваться со мной в богатстве и могуществе.
Я бросила свое бесполезное занятие и, перевернувшись на живот, подвинулась к нему.
— Когда мы поженимся, ты можешь взять мое имя, — предложила я. — И станешь Лейси, если захочешь.
— Хорошо, — польщенно согласился Ричард. — И мы отстроим заново Холл и устроим тут все, как было раньше. И я стану сквайром, как хотела моя мама.
Я беспрекословно кивнула.
— Давай по дороге домой зайдем в Холл, — сказала я, и он поднялся на ноги.
Пригнувшись, чтобы не зацепиться за низкие ветви, мы гуськом побежали по едва заметной тропинке, ведущей к бреши в густой изгороди парка. Эта тропинка была известна только нам двоим да еще, наверное, оленям, кроликам и лисам.
Браконьеры творили в Экре что им только могло заблагорассудится. Беллингс, наш геймкипер, был ничуть не лучше большинства из них. Но все они избегали появляться вблизи закопченных развалин Холла. Здесь по-прежнему единственными хозяевами были Лейси.
— Давай играть, будто мы — сарацины, — с бесстрашием ребенка предложил Ричард, и мы тут же сломали по длинной орешине, превратив их в мечи и держа наготове. По быстрой команде Ричарда мы оба плюхнулись на животы и, извиваясь как черви, поползли в огород, который уже не был огородом и весь зарос таволгой и бурьяном.
Около Холла все тоже пришло в запустение, между булыжниками дороги проросла трава, насос подле конюшни заржавел, а вода стояла зеленым болотцем у стока водосточной трубы.
— Мы — сквайры Лейси, — отдал новый приказ Ричард и с церемонным поклоном предложил мне согнутую калачиком руку. Расправив свое испачканное муслиновое платьице, я сделала реверанс, жеманно улыбнулась и приняла ее. Мы прошли по двору, задрав подбородки и изображая людей, которыми нам следовало быть.
— Чертовски хорошая была сегодня охота, — светски заговорил со мной Ричард.
— Чертовски хорошая, — эхом отозвалась я.
Оглянувшись в эту минуту на дом, мы невольно забыли про игру. Он словно смотрел на нас пустыми глазницами окон, над его единственной уцелевшей стеной возвышался, будто плюмаж, плющ и превращал дом в какого-то безглазого гиганта, одиноко стоявшего среди деревьев. Парадная дверь исчезла, видимо, ее украли на растопку, обветшала терраса, на которой мама учила меня ходить, постепенно исчезли даже обломки разломанных стен.
Таково было наше владение. Руины дома, пригоршня невозделанной земли и полная горсть невыплаченных долгов. Леса Вайдекра тоже принадлежали нам, но дядя Джон не разрешал рубить в них деревья. Кроме того, мы владели несколькими фермами, но арендаторы медлили с выплатой ренты, а мама не решалась торопить их. Все, чем мы могли располагать с уверенностью, — это развалины дома и земля под нашими ногами.
И все же это доставляло мне так много радости!
Я думаю, что любила это место с самых первых дней моей жизни. И как бы ни сложилась она в дальнейшем, я надеялась каждое утро, просыпаясь, видеть любимые холмы и вдыхать родной воздух. Когда мои ноги ступали по этой земле, я знала, зачем живу. Когда мои легкие наполнял соленый воздух с моря, я ничего не боялась. Стоило мне прижаться ладонями к одному из громадных, древних буков или прильнуть щекой к земле, и мне казалось, я слышу пульс Вайдекра, биение его сердца.
Взглянув на солнце, я поняла, что мы безнадежно опаздываем к обеду. Без слов поняв друг друга, мы стремглав побежали к Дауэр-Хаусу. Пусть Ричард был худым, как мальчишка из самой бедной семьи, а я высокой и костлявой, словно «ручка от метлы», как говаривала миссис Гау, бегали мы не хуже борзых собак. Подбежав к дому и даже не запыхавшись, мы глянули на окна гостиной и, не сговариваясь, кинулись к кухонной двери, где маячила распаренная и сердитая миссис Гау.
— Не поздно ли вы явились? — грозно осведомилась она, уперев руки в бока. — Мистер Страйд как раз собирается пригласить всех к столу, а вы выглядите как пара нищих на паперти.
Я воровато проскользнула мимо нее, надеясь поскорей добраться в свою комнату и переодеться к обеду, но Ричард знал, что может положиться на свое обаяние.
— О, миссис Гау, миссис Гау, — вкрадчиво начал он и приобнял своей детской ручонкой ее пухлую талию. — Мы совсем забыли о времени, а я с таким нетерпением ждал ваш чудный крестьянский пирог. Пожалуйста, не говорите мне, что он остынет, если Страйд объявит обед на десять минут позже.
— Объявит, объявит, не беспокойтесь, успеете переодеться и притвориться, что вы давно уже дома, — ворчливо, но уже меняя гнев на милость, отозвалась миссис Гау.
