Бал виновных (СИ) - Рейн Леа
– Ты должен уйти, – жестко сказала она.
– Вы меня прогоняете?
– Не строй из себя глупого. Ты все прекрасно понял. Собирай вещи и уходи.
– Но вы не можете меня прогнать! Если я больше не наследник, то это не значит, что я больше не Гарсиа! Я имею право здесь жить так же, как живут остальные!
– Посмотри в пепельницу, – тяжело сказала донья Канделария. – Там сожжены все документы, которые подтверждают твою принадлежность к нашей семье, включая письмо Хавьера. Без документов ты никто.
Снизу подняться на самый верх, а после упасть оттуда еще ниже, пробив собой все социальные слои – вот что произошло с Йоном. Из-за одной нелепой ошибки. Но не такой уж и страшной была эта ошибка! Вечер, проведённый с бутылкой коньяка, не может считаться настолько страшным проступком, чтобы из-за него лишили всего, что есть!
– Как вы могли это сделать?! – вспылил Йон, задыхаясь от возмущения. – Я никогда не пил, это произошло впервые в жизни, но вы должны меня понять! То, что случилось с семьей… Все мрут один за другим. Как тут не напиться…
– Ты сам виноват. Даю тебе время до полудня. После вызову полицию и скажу, что ты обманом прокрался в нашу семью, чтобы заполучить отель, – жестко и с расстановкой произнесла она.
Йон стиснул кулаки и почувствовал, что из ран на руке снова потекла кровь, пропитывая салфетку. Он с ненавистью посмотрел на донью Канделарию и выскочил за дверь, бормоча под нос ругательства. Чертов отель, чертовы Гарсиа, чертова проклятая жизнь! Да лучше бы он навсегда остался официантом! Мать и отец, наверное, десять раз в гробу перевернулись, когда увидели всю эту ситуацию из того мира, где бы они сейчас ни находились. Йон был уверен, что они бы точно встали на его сторону, если бы были сейчас живы. Но их нет. У него сейчас никого нет. И идти некуда.
Собирал вещи он под присмотром дона Хоакина, который стоял у двери и откровенно насмехался. Взять костюмы и рубашки, купленные доньей Беатрис на деньги, переданные Йону в наследство, он не позволил. Позволил взять только то, что перекочевало в этот номер из старой комнаты среди обслуги – то есть, почти ничего. Узел оказался жидким – шкатулка с фотографиями, некоторые мамины вещи, сменная рубашка и кепка. С этими вещами ему суждено начать новую жизнь вне стен отеля.
– Надеюсь, вы довольны, – прошипел Йон в лицо дону Хоакину, когда покидал номер.
– Более чем, – ответил тот, картинно поморщившись и помахав перед своим носом ладонью, словно от Йона разило, как от кучи нечистот.
Йону дико захотелось плюнуть дядюшке в его самодовольную чисто выбритую физиономию. Но он сдержал этот порыв, решив уйти из отеля достойно и с гордо поднятой головой, словно там, куда он шёл, его ждала самая лучшая жизнь.
Покинуть отель через парадный выход ему не разрешили, и пришлось выходить через двери для обслуги. На кухне все на него смотрели, как на прокаженного или приговоренного к смерти.
Теперь я даже не обслуга, а черт пойми кто, – пронеслось в мыслях Йона, и он отчего-то усмехнулся, хотя ничего смешного в этом не было.
Сеньор Гарсиа, наследник отеля, уже придумавший, как улучшить жизнь обслуги, был с позором изгнан собственной семьей и провожали его презрительные взгляды тех, за кого он хотел бороться. Это было совсем не смешно, но Йон чуть не разразился истерическим хохотом, осознав всю жестокую иронию жизни.
Счастливо оставаться… – с такой мыслью он оказался на улице и растворился меж мрачных изогнутых деревьев леса.
***
Иван проснулся поздно. Полночи он о многом думал и пришёл к выводу, что поступил правильно. Так будет лучше. Лучше для всех.
Завтрак Ивану принес Родриге, который с нескрываемой неприязнью смотрел на еще одного официанта, которому каким-то чудом удалось перебраться в другое общество, и в тайне мечтал, чтобы с ним произошло точно так же. Но Иван не видел этого взгляда. Сейчас он находился в совсем другой реальности, в мысленной, неосязаемой, но такой тягучей и опасной, что в ней можно было застрять навсегда. Завтраки, обеды и ужины там были не нужны, поэтому Иван не прикоснулся к еде, просидев за столом больше получаса и глядя куда-то в пространство.
Из мира мыслей его вытащила Эухения, которая сначала долго стучалась в комнату, но так и не получила приглашения и вошла сама. Она растолкала сидящего за столом Ивана, и тот, наконец, очнулся.
– Иван, я несколько минут стучала, думала, что-то случилось! – возмущённо произнесла она.
– Я не слышал, – безучастно отозвался он.
– Мне брат только сегодня сказал. И о Боже, неужели это правда?! Ты Гарсиа! Я не знаю, что происходит в этой семье, но мне кажется, что все, что произошло с тобой, – к лучшему!
– Ты права. Да, все это было к лучшему. Так лучше для всех, – проговорил он, повторяя те мысли, что вертелись в его голове полночи. Оттого, что он услышал из уст Эухении то же самое, стало намного легче.
– С тобой все хорошо? – беспокойно спросила она, коснувшись плеча Ивана. Они еще вчера договорились обращаться друг к другу на «ты», но отчего-то только сейчас четко ощутилась вся неотвратимость и правдивость их связи, настоящей, а главное – дозволенной. Вчера был только клокочущий в груди страх и болезненный сумбур в мыслях, теперь же можно было насладиться счастьем и с ясностью осознать, что они и правда могут быть вместе. По-настоящему вместе.
– Да, я просто поздно уснул.
– Но и проснулся не рано! Кстати, у меня хорошая новость! Брат не хочет больше уезжать и говорит, что мы останемся тут надолго.
– Это, правда, замечательная новость! – Иван взял Эухению за руку и посмотрел на девушку прояснившимся счастливым взглядом. Эта новость разогнала его мрачные мысли, вселила в душу тепло и словно вернула его в материальный мир, из которого он на время выпал.
– Пошли прогуляемся по саду, – предложила Эухения, не веря, что она на самом деле может позвать на прогулку человека, с которым еще вчера было предосудительно даже говорить.
Иван поднялся со стула и так неожиданно и крепко сгреб девушку в объятиях, что та чуть не расплакалась от счастья. Теперь все будет хорошо и прекрасно. Они могут быть вместе, не страшась общественного осуждения. Жизнь налаживается и расцветает, как полевые цветы, согретые в лучах летнего солнца.
Но Иван знал горькую правду: эти расцветающие цветы – лишь умело нарисованная картинка, за которой скрывается нечто темное, гнусное и жестокое. Пока он делает то, что от него требуется, эта картинка будет стоять не тронутой, но если он оступится, то её мигом скомкают и выбросят, и то темное, гнусное и жестокое вырвется и станет его реальностью.
***
Альба, едва сдерживая ураган эмоций, неслась в номер Адель. Только что от отца она узнала ужасную новость – все документы, подтверждающие, что Йон является частью семьи Гарсиа, были украдены, и юноша решил покинуть отель, чтобы никого не обременять своим присутствием. Прямо с порога Альба начала рассказывать об этом происшествии подруге, негодующе вскидывая руки и беспокойно перемещаясь по комнате.
– Но почему он даже не попрощался?! – восклицала она. – Я вообще не понимаю, что в последнее время происходит в нашей семье! Мои лучшие друзья с детства, с которыми мне всегда запрещали водиться, вдруг оказались моими братьями. Но почему мне запрещали с ними водиться?! Не понимаю! Родители знали об этом, по крайней мере, отец знал, ведь Иван его сын! И именно отец яростно настаивал на том, чтобы мы с мальчиками не общались. И, черт возьми, о чем Йон вообще думал? Почему он ушел? Ничего страшного бы не было, если бы он тут жил без документов. Главное, что мы знаем правду!
– Да уж, твоя семейка непростая, – удивленно покачала головой Адель. Новость о том, что дон Хоакин поступил с Иваном точно так же, как его брат дон Хавьер поступил с Йоном, девушку сильно возмутила. Судя по всему, они даже не знали, что поступают одинаково, и это было до жути странно. Вот уж действительно – родные братья, которые будто бы имели один мозг, поделенный на двоих. Вслух, конечно, Адель этого не сказала – постеснялась. Она презирала родственников подруги, и ей самой было от этого очень неловко. Хорошо, что и дону Хавьеру, и дону Хоакину хватило смелости сказать правду и исправить свои ошибки, а то Адель бы их не просто презирала, но и ненавидела, несмотря на то, что один из них мертв. Однако все равно теперь никто не мог вернуть мальчикам те года, что они провели среди персонала, прислуживая своим собственным отцам.
