Настасья Бакст - Запретное влечение
Дикий отчаянный крик, нечеловеческий, разрывающий барабанные перепонки раздался в Доме. Потом снова повисла тишина.
Клодия машинально, не глядя, гладила дочь по спине и повторяла.
— Он твой отец, он… Боги обрушат весь свой гнев на наши семьи, если ты станешь женой собственного отца. Будет чума, подобная той, что поразила Фивы, когда Эдип женился на Иокасте, своей матери. Вы будете прокляты, ты будешь проклята, ваши дети родятся чудовищами… Иди. выполняй волю Квинта, я даю тебе свое благословение.
Издали могло показаться, что ее накрашенные губы улыбаются. Даже несмотря на то, что краска с ее глаз стекала черными ручьями по красным от кармина щекам.
Юлии показалось, что от прикосновений материнской ладони в ее тело проникает яд. Девушку охватил ужас. Может быть, это все только чудовищный сон, наваждение?
— Этого не может быть… Этого не может быть… Этого не может быть! — Юлия повторяла все громче, пока не перешла на крик. Память настойчиво воспроизводила ей самые страстные моменты из эротических фантазий, связанных с Септимусом… девушка вскочила и бросилась бежать. Сама не зная как, оказалась снова у постели Квинта, схватила со столика склянку, оставленную Энергиком и поднесла ко рту…
— Нет! — Керано, которого она не заметила, сидевший возле постели хозяина, вскочил и выбил из рук девушки бутылку, которая упала и от удара о каменный пол разлетелась на тысячи мелких осколков. Керано крепко сжал Юлию и заставил ее сесть на пол, продолжая держать. Она вдруг забилась, пытаясь вырваться, но раб навалился на нее всем своим телом и прижал к полу. Он продолжал удерживать ее, пока она не обмякла и не затихла.
— Что ты, госпожа! — Керано говорил, понимая, что Юлия сейчас не поймет смысла, но ей важно слышать чей-то голос. — Что ты! Разве об этом говорил врач, господин Энергик? Разве ты хочешь убить себя и своего отца? Не смей. Жизнь не принадлежит тебе.
— Я пойду к нему, — голос Юлии звучал глухо, будто в ней поселился призрак.
— Куда ты пойдешь? Тебе нужен отдых…
— Готовьте носилки! — Юлия вскочила, глаза ее горели безумным огнем. — Я пойду к нему! Он должен… — потом взгляд девушки упал на спящего Квинта.
Она замолчала, а потом направилась к выходу. Керано остался рядом с хозяином и Юлия должна была отдать все распоряжения сама.
Уже через полчаса самые быстроногие носильщики мчали ее по улицам Рима к дому Септимуса Секста.
Корнелиус Агриппа проснулся этим утром и понял, что ему тяжело дышать, словно грудь старика стиснуло железными обручами.
— Проклятая отдышка, — пробормотал он себе под нос и попытался встать, однако силы изменили ему, Корнелиус упал обратно на подушки. Он с трудом смог протянуть руку, чтобы взять палочку и ударить в небольшой гонг, что стоял рядом с его кроватью. В спальне мгновенно появился раб. — Врача! Врача! — голос Корнелиуса постепенно перешел в хрип.
Раб бросился к Септимусу, который находился во внутреннем дворе. Обычно в это время Секст занимался фехтованием. При помощи Куасибы он осваивал различные хитрости владения мечом.
— Ваш дядя! Господин Агриппа! — раб плохо знал латынь и сказал несколько слов на своем языке Куасибе.
— Он говорит, что вашему дяде трудно дышать и сознание покинуло его, он просил позвать к нему врачевателя, — Куасиба отложил в сторону короткий гладиаторский меч и щит. Он внимательно смотрел на хозяина, ожидая приказаний.
Септимус Секст бросил меч, выпрямился и задумчиво поднес руку ко рту. На лице его появилось странное выражение, подушечки пальцев нервно барабанили по щеке. Затем племянник пошел в покои своего дяди и опекуна.
— Господин, мне сходить за врачом? — спросил Куасиба, удивленно глядя на своего хозяина.
— Нет, — последовал краткий и сухой ответ.
Септимус Секст склонился над дядей, тот тяжело дышал, словно каждый раз собирал последние силы для вздоха. Старик с трудом открыл глаза и умоляюще посмотрел на племянника. Септимус сделал шаг назад, обернулся к рабам, столпившимся в дверях.
— Всем выйти, — приказал он.
Куасиба встретился со своим хозяином взглядом. Доли секунды он не мог оторвать глаз от окаменевшего, исполненного решимости лица, а потом обернулся к остальным.
— Чего встали?! Всем выйти! Назад!
Через несколько секунд коридор опустел. Возле Корнелиуса остались только Септимус Секст и Куасиба.
— Ты тоже уходи, — Септимус обернулся к Куасибе и тот увидел гнев.
Раб послушно удалился и встал у входа в коридор, который вел в покои Корнелиуса Агриппы, чтобы не пропустить никого, кто захочет проникнуть внутрь.
Оставшись один, Септимус сел на ложе Корнелиуса и некоторое время смотрел на того в задумчивости, потом сказал.
— Знаешь, дядя, много лет я представлял себе этот день, но ты жил так долго, что я уже перестал надеяться, что он когда-нибудь придет.
Старик перестал издавать хрипы, напрягшиеся мышцы шеи ясно демонстрировали, что Корнелиус внимательно слушает племянника.
— Я знаю, что это ты виноват в смерти моего отца. Я узнал об этом сразу, потому что твое имя отец написал собственной кровью на каменном полу. Этой надписи не нашли, потому что я ее уничтожил после того как обнаружил тела. Ты хочешь знать, почему я ничего тебе не сказал? Почему за столько лет ни разу не попытался отомстить? Я отвечу. Потому что знал, что однажды случится то, что происходит сейчас. У тебя сорвался тромб, один из тех безобразных синих узлов, что покрывают твои ноги. Скоро ты умрешь. И я хочу чтобы ты знал, в последние часы своей жизни, что ничего не добился убийством брата. Я сделал так, чтобы стать тебе необходимым. Ты присвоил все мое наследство, что ж — теперь оно снова сполна станет моим, ты хотел править через меня Республикой и ради этого сделал меня популярным среди граждан Рима, что ж — я буду править, но один, без тебя. Одного я тебе не простил и проклинаю тебя в предсмертный час, требуя у богов таких мучений для твоей души, каких не испытывал еще ни один убийца. Я не простил тебе смерти своей матери. Она вела дневник, один я знал, где мать его прятала от твоих любопытных глаз. Ты ведь преследовал ее… Ты думал, что я слишком мал и не запомню той ночи, когда ты изнасиловал ее. И потом, все время преследовал. Она писала, что ты угрожаешь жизни моего отца и моей, всех нас.
Я прочел этот дневник сотни раз — страницу за страницей.
Септимус положил ладонь на горло Корнелиуса и осторожно сжал. Лицо старика побагровело, он забил ногами, но предсмертный паралич уже лишил его возможности сопротивляться.
— Ты будешь умирать медленно, от страшной боли, тромб будет разрывать твое сердце, а моя рука лишать тебя воздуха в моменты приступов. От нехватки воздуха ты будешь чувствовать будто твои легкие разрываются, а глаза готовы вывалиться из орбит. И никто не обвинит меня в убийстве. Энергик вскроет твое дряхлое тело и найдет сгусток крови в сердце, после чего объявит сенату, что благородный патриций Корнелиус Агриппа умер своей смертью, но это будет неправда. Я убью тебя, я своей рукой лишу тебя жизни.
