Эжени Прайс - Свет молодого месяца
Он обвел взглядом свою каюту на «Принцессе». Она была тесновата, но он жил в ней один. Его заработок был в три раза больше, чем тот, который он получал от Лайвели на Коммерс-Роуд, и почти вдвое больше того, который Дэвис платил ему в театре. Он получал хорошо сшитые форменные костюмы и фуражки с галуном, в которых очень хорошо выглядел. Работа была не тяжелая. Он встречался с различными людьми, набирался опыта, узнавал жизнь. Он причесался, надел фуражку и посмотрелся в зеркало. Лицо было несколько неправильной формы, может быть, слишком худощавое, но вообще он был доволен собой. Он быстро прошел на палубу к каюте капитана. Пока он сам хотел здесь работать, место было ему обеспечено. Капитан был им доволен, — доволен тем, как он держал себя с глупыми хихикающими старыми девами; с плантаторами, решившими развлечься, оставив дома своих жен; с распутными, грубыми людьми с Запада, охотно швырявшими деньги за плохие напитки с красивыми этикетками, за хорошеньких девушек, за знакомство с аристократами-плантаторами, находившимися на борту парохода. Он презирал речных шулеров, которые избрали «Принцессу» для своих занятий, но отношения с ними у него были мирные, он научился говорить с ними их специфическим языком и не обнародовал своих взглядов. Когда пожилой человек покончил с собой на полированной верхней палубе «Принцессы» из-за того, что проиграл в карты деньги, которые вез детям своей покойной дочери, у Хорейса был приступ дурноты. Но в следующий раз, когда кого-то застрелили, никакой дурноты это уже не вызвало. У него дела шли как следует, все это его не касалось. Он оставался самим собой. Но его злило то, что он не нашел в себе мужества написать домой о том, какая у него работа. Поднимаясь по лесенке к помещению капитана, он отбросил эти мысли и постучал в дверь к капитану, готовый к следующей буйной, беспокойной ночи на борту «Принцессы».
«23 мая, 1832 года.
Дорогой Хорейс!
Папа стал несколько менее нервным теперь, когда мы уже три месяца живем одни в Розовой Горке. А вот хорошая новость! Он согласился стать одним из основателей только что организованного нового Земледельческого и спортивного Клуба. После твоего отъезда он почти перестал бывать на собраниях Клуба весельчаков Сент-Клэра. Я понимаю, почему. У них собрания такие шумные и для человека, постоянно испытывающего боли, как папа, это утомительно. Да он и не был никаким гулякой. Новый клуб будет собираться в прежнем доме Сент-Клэр, там же, где и светский клуб, но папу привлекает «земледельческий уклон». Члены клуба будут составлять и читать доклады по различным вопросам выращивания хлопка, и сообщения нашего милого старичка будут иметь успех. Он с каждым днем пополняет свои сведения о приморском хлопке, дающем длинную нить. Так что вместе со мной радуйся тому, что он не только вступил в клуб, но и будет их главным секретарем, — скучнейшая работа, которой он будет страшно доволен.
Мы надеемся, что ты счастлив и что дела у тебя идут хорошо, и что ты иногда вспоминаешь нас.
Твоя любящая сестра Мэри Гульд».
«1 августа 1832 года.
С днем рождения, дорогой мой Хорейс Банч!
Мне просто трудно поверить, что моему братишке исполнилось двадцать лет! Если бы ты был здесь, мы бы устроили самое грандиозное празднество за всю историю Сент-Саймонса. Папа сегодня о тебе не говорил, и, вероятно, ничего не скажет, но тетя Каролина и мама Ларней, и Джули все поздравили тебя с днем рождения, и папа в душе тоже, наверняка.
Я дальше напишу тебе о менее важном событии, а то могла бы слишком расчувствоваться. Последние новости о браках: полковник Вильям Вигг Хассард наконец-то женился! Ларней об этом «сорока на хвосте принесла». Однако доктор Том не проявляет пока никаких признаков влюбленности. Если уж его поразит когда-нибудь стрела Амура, то, пожалуй, весь остров погрузится в морские волны! Хассарды — такие культурные люди, а доктор Том все ссорится с семьей Вилли из-за нескольких футов земли. Ты знаешь какой он упрямый. Я об этом немного говорила с Джоном Вилли, когда была в церкви. Капитан Александр Вилли опять нездоров, и Джон боится за здоровье матери, если неприятности будут продолжаться.
Так как сейчас август, у нас страшнейшая жара, но мои олеандры — просто розовые и белые облачка, и мирты тоже. У Джули была летняя простуда, но сейчас он поправился. Наша сестричка Джейн пишет довольно часто. У нее работа идет успешно, и особенно большим успехом она пользуется в балтиморском обществе. Папа каждое воскресенье спешит к дереву мистера Каупера, надеясь получить письмо от тебя, но не принимай эти мои слова за упрек. Мы знаем, что у тебя есть причина не писать. Слухи, конечно, до нас доходят, но мы ждем, чтобы ты сам написал. И ждем мы всегда с любовью.
Любящая тебя сестра Мэри Гульд».
Хорейс прочитал это письмо, стоя на углу улицы в Новом Орлеане. «Принцесса» была поставлена в док для покраски, и в ближайшие три дня ему нечего было делать. Откладывать письмо родным далее было невозможно. Никакого приемлемого оправдания не было. С коробкой почтовой бумаги под мышкой, он медленно дошел до площади Арм, нашел скамью под дубом и сел, чтобы обдумать, что же написать. Он был рад, что отец вступил в новый клуб. Он мог совершенно искренне это сказать. Ему, так же как Мэри, казалось забавным, что один из холостяков Хассардов женился. Он мог сказать, что он рад, что Джим и Алиса живут в своем доме и что он надеется, что они оценят красоту местности Блэк-Бэнкс. Он мог просить передать привет Джейн в Балтимор.
И главное: он мог, наконец, признаться, что работает казначеем на речном пароходе па Миссисипи.
Вверх и вниз по всей гамме заливался пересмешник, и у него сжалось сердце. Пересмешники были для него всегда связаны с островом Сент-Саймонс. Он закурил сигару, надеясь не допустить новой вспышки ностальгии. До тех пор, пока человек связан со своим прошлым сентиментальными переживаниями, он не станет свободным. Ему улыбнулась хорошенькая мулатка, проходя мимо. Он подмигнул ей, ностальгия исчезла и он поспешил в свою каюту на «Принцессе», чтобы написать письмо и покончить с этим.
Глава XXI
«12 июля 1833 года.
Дорогой Хорейс!
Ты мне не поверишь, но папа сегодня за завтраком опять потребовал, чтобы я прочитала ему твое письмо, почти годовой давности. Оно истерто совсем в клочки. Я потеряла счет, сколько раз я его читала маме Ларней, а тетя Каролина неделями держала его у себя в комнате. Смешные мы, правда? Я стараюсь не обременять тебя своими письмами, но когда ты нам напишешь опять, пожалуйста, скажи нам, что тебе легче на душе от того, что мы уже знали, что ты работаешь на речном пароходе, и что в нашей любви к тебе никаких изменений не произошло. Я-то чувствую, что тебе стало легче, но пане было бы очень важно, если бы ты об этом написал. Ждать письма от тебя год очень большой срок для него.
