Виктория Холт - Храм любви при дворе короля
После словесной битвы с Лютером в жизнь Томаса Мора вошло новое чувство. Он не представлял, что способен на столь жгучую ненависть, какую ощущал к этому монаху и его последователям. И он, и Маргарет изумились глубине этого чувства. Откуда оно у него? Дочь справедливо напомнила ему, что они с Эразмом говорили о пороках церкви, с которыми нужно покончить, справедливо напомнила, что в идеальном государстве он видел свободу мнений. Почему же тогда он так внезапно переменился, потерял свою мягкость, способность понимать других, не разделяющих его взгляды? Верил ли он, что Мартин Лютер, монах, рискнувший жизнью, отдающий свою пламенную энергию реформации старой религии, действительно негодяй?
Когда Томас писал «Утопию», ему представлялось государство, управляемое мудрыми людьми. Но, воображая себе будущее, он не сомневался, что такая решительная перемена, какую предлагал Лютер, может принести только бедствия и кровопролитие, уничтожение института, пусть не идеального, но имеющего корни в праведности. Казалось, Лютер хочет уничтожить католическую церковь, погубив при этом таких столь же решительных людей, как он сам, а затем воздвигнуть на ее месте другое здание, еще не испробованное, и оно, Томас в этом не сомневался, будет обладать всеми недостатками, какие присущи сейчас католической церкви.
Как предотвратить такую опасность? Только уничтожением еретиков, гарантией, что этой перемены не произойдет. Во имя многих, которым большая религиозная война принесет жестокие страдания, надо подвергнуть страданиям немногих из первых приверженцев этого учения. Наказать их в назидание другим. Тех, кто намерен следовать за ними, надо заставить бояться последствий.
Смерть, даже мучения нескольких – малая цена за смерть и мучения многих, за хаос, который, на его взгляд, несомненно, воцарится в мире, если к этому движению относиться терпимо.
Работая над «Утопией», Томас полагал, что в идеальном государстве необходима свобода веры; но прежде чем предоставить эту свободу, надо создать идеальное государство.
Он сам ежедневно терпит физические страдания. Его тело постоянно терзает власяница, а на сей раз он бичевал себя веревкой с узлами; в маленькой комнате, служащей ему спальней, он кладет голову на деревянный чурбан вместо подушки. Он убежден, что страдания тела ничто в сравнении с торжеством духа. Раз он считает, что еретиков нужно карать, то должен карать и себя. Он верит, что те, кто посвящает жизнь духовному делу, придают не больше значения телесным страданиям, чем он сам.
Эти мысли, считал он, пришли к нему как Божественное вдохновение. Он должен сделать все, что в его силах, для сохранения своей католической веры с корнями в Риме; ради этого он использовал в писаниях против Лютера все свои таланты. Он видел себя одним из тех, кто должен возглавить эту борьбу. Он не Эразм, который, бросив камень, разбивший стекло ортодоксальной мысли, убежал и спрятался, чтобы не пораниться осколками.
А теперь один из тех, с кем он должен сражаться – его зять; притом муж той, кого он любит больше всех на свете.
Вулси наблюдал за этим человеком с легкой усмешкой. Они расходились все дальше и дальше – он и заместитель казначея. Мор не одобрял политику кардинала и, не колеблясь, говорил об этом. «Человек он смелый, – думал Вулси, – но заблуждающийся; человек, которого могут высоко вознести его таланты, но чувства его препятствуют этому и несомненно уничтожат, потому что на политической арене надо служить только своим амбициям». А Томас часто думал о Вулси: «Умный человек, проницательный, очень одаренный, однако ставит славу выше чести и скорее будет служить своим амбициям, чем Богу».
А теперь, размышлял кардинал, Мор никак не может решить, должен ли этот Ропер избежать последствий своего поведения лишь потому, что его тесть занимает высокую должность. До каких глубин безрассудства доведет этого человека его идеализм?
Вулси пожал плечами. Он считал, что исполнил свой долг перед другом и собратом-советником, покрыв проступок его близкого родственника. Теперь он умывает руки. Его ум занят более важными проблемами. Папа Лев болен. Долго ли он протянет? А когда среди кардиналов станут искать нового Папу, кто им окажется?
Каким великолепным был бы подъем от Ипсвича к Риму, от незаметного учителя до могущественного Папы. Папа властелин, как и король, он равен Карлу Испанскому, Франциску Французскому и Генриху Английскому.
Почему бы не стать новым Папой кардиналу Вулси?
И поскольку ум его занят столь важными делами, как может он уделять серьезное внимание распутству короля или делу глупого зятя Томаса Мора?
* * *Томас закрылся в той комнатке, где бичевал свою плоть. Прислонился к запертой двери.
Что делать? Предстоит выбор между Любовью и Долгом. Чему следовать? Он понимал, что Долг велит ему отвергнуть вмешательство кардинала, выгнать из дома Ропера, заявить: «Этот человек – еретик. Он разрушает Церковь и несет стране кровопролитие».
Но Любовь касалась его дочери, Маргарет. Он лишь теперь полностью осознал, что значит она для него. Она любит Ропера, и он, думая об этом, не мог не представлять дочь, истерзанную, измученную, разрывающуюся между ним и мужем. Однако если у него хватает сил мучить себя, он не вынесет страданий Маргарет.
Однако же несправедливо, что одни виновные пострадают, а другие нет.
Но его зять и муж Мег!
Надо первым делом поговорить с ней.
Томас позвал слугу и попросил передать Маргарет, что хочет ее видеть. Она, конечно, поймет, в чем дело, потому что Уилла продержали под арестом день и ночь, он должен сказать жене, почему его отпустили домой. И она догадается, что весть об аресте Уилли достигла ушей отца.
Более того, когда Томас приехал домой, Маргарет его не встретила – наверняка разговаривала с Уиллом в их спальне. Пыталась ли она навязать ему отцовские взгляды? Или же… она тоже еретичка? Томас содрогнулся от этой мысли.
Наконец Маргарет пришла и встала перед ним. Лицо ее побледнело, под глазами появились темные тени. Видя ее перед собой со следами тревоги и страданий на лице, Томас понял – любовь к дочери так сильна, что отвратит его от Долга.
– Что ж, Маргарет, – сказал он, – значит, твой муж – еретик.
– Да, отец.
– Ты знала об этом?
– Знала.
Теперь нужно спросить: «А ты, Маргарет?» Но он не мог задать ей этот вопрос, он боялся ответа.
– Почему не сказала мне? Мы ведь всегда делились друг с другом всем? – И почти сразу же заговорил: – Но он твой муж. И первый твой долг перед ним, а не перед отцом… Ты правильно поступила. Конечно, правильно.
И тут Томас увидел в глазах дочери слезы. Она подошла и обняла его. Он прижался щекой к ее волосам.
