Джози Литтон - Фонтан мечты
– Надеюсь, что в Акоре непопулярно блюдо, которое мне как-то пришлось отведать в Мексике.
– И что это за блюдо? – чуть насмешливо поинтересовалась Амелия.
– Скажем так, в рецепт входит кое-какой орган быка, который его обладатель предпочел бы сохранить.
Она сдержанно засмеялась и приложила палец к губам.
– Дайте подумать. Нет, я ничего такого не припомню. У нас готовят очень вкусный рыбный суп. Называется это блюдо «маринос» и у нас считается национальным.
– Рыбный суп? Ну, это по мне. Хотя, должен признать, рыбе я все же предпочитаю мясо. Хорошую отбивную.
В животе у Амелии громко заурчало, она вздрогнула и покраснела еще сильнее.
– Когда вы ели в последний раз?
– Последнее время у меня не было аппетита. В последний раз я ела вместе с вами, в Босуике.
– В самом деле? С чего бы это?
– Вы издеваетесь надо мной?
– Чуть-чуть, принцесса. Не издеваюсь, поддразниваю.
Поза и выражение лица ее отчасти утратили напряженность. Он поздравил себя пусть с маленькой, но победой.
– Вы знаете, все мои кузены и братья обожают меня дразнить.
– Это способ поддержания баланса.
– Я не понимаю.
Он подошел к ней вплотную и взял за руку, сжав пальцы.
– Все вы понимаете. Если здесь есть женщина, которая любит верховодить, то это вы.
– Я не имею представления, о чем вы говорите. – Несмотря на высокомерный тон, она не отстранилась, что его вполне устраивало, поскольку отпускать ее он не собирался. По крайней мере в данный момент.
Или вообще?
– Насмешка – это способ установить баланс, способ, который помогает мужчине почувствовать себя несколько увереннее, потому что всякий раз, когда он смотрит на женщину, которая его возбуждает, у него голова идет кругом.
– А я вас возбуждаю?
– Вы прекрасно знаете, что да. Амелия, то, что между нами произошло...
Она приложила палец к его губам.
– Тише, Нилс. Не говорите больше об ошибках.
– Я и не собирался говорить об ошибках. То, что произошло, было самым лучшим из того, что я испытал в жизни. Вы заставили меня почувствовать себя заново рожденным.
Она смотрела на него во все глаза. В них вдруг появился блеск. Она сморгнула слезы.
– А я ничего чудеснее в жизни не слышала.
– Думаю, вы привыкли к самым изысканным комплиментам.
– Но не к таким. – Она была такой теплой, такой мягкой и податливой. Все было бы так просто...
Он отступил лишь на полшага, но продолжал держать ее за руки.
– Вы сказали, что голодны.
И она засмеялась, только на этот раз не пытаясь сдержать смех.
– Ваша служанка ясно дала понять, что уходит. Вы хотите сказать, что мы станем готовить себе сами?
– Уверяю вас, я ориентируюсь на кухне и без карты. Честно говоря, мне привычнее готовить на костре, но, думаю, я сумею справиться.
Она сняла свою маленькую шляпку и вместе с перчатками положила на комод, после чего принялась расстегивать жакет.
– Я тоже умею готовить, Нилс Вулфсон, так что умереть от голода нам не грозит.
Он поджарил отбивные – мясо нашлось в холодной кладовой – на леднике. Плита была еще достаточно горячей, но Нилс предпочел ей очаг, в котором догорали красноватые уголья.
– Этой плитой совсем нетрудно пользоваться, – сказала Амелия. У них в лондонской резиденции была такая же, но пища, приготовленная в акоранской каменной печи, казалась куда вкуснее.
– На открытом огне все вкуснее, – сказал Нилс. – Грибы сумеете приготовить?
Поджарить грибы для нее труда не составило. Кроме того, в кладовой нашлась уже сваренная в мундире картошка, которую осталось лишь очистить от кожуры и нарезать.
– Настоящий пир, – с улыбкой сказала она, подсолив пищу.
За окном шумел дождь и выл ветер. На кухне горел очаг, было тепло и уютно.
– Они могут вас хватиться? – спросил Нилс.
– Мама и папа останутся во дворце до самого конца, когда бы он ни наступил. Андреас не настолько бестактен, чтобы сегодня ко мне заходить. Кроме того, он, как я говорила, занят.
Нилс дожарил мясо, и они отнесли еду в гостиную, накрыв низкий столик у камина. Нилс отправился за вином. Амелия тем временем зажгла свечи и опустила на окна тяжелые бархатные портьеры.
Когда вино было разлито по бокалам – темно-рубиновое и густое, – она отрезала кусочек и попробовала мясо.
– Вы замечательный повар.
– Спасибо. Вы меня удивили. Я не думал, что принцессы способны хоть что-то приготовить.
– Должно быть, вы знакомы со множеством принцесс.
Она сравняла счет – ну что же, говорить колкости имел право не он один.
– Скажем так, я встречал немало женщин, которые считали себя принцессами. По крайней мере требовали соответствующего к себе отношения.
– Чтобы их возвели на пьедестал?
– Что-то вроде этого.
– У нас много пьедесталов в Илиусе. Илиус – это наша столица, королевский город. Когда я была ребенком, то любила взбираться на пьедесталы, потому что сделать это было труднее, чем, скажем, влезть на дерево. Однако, как только там оказываешься, место теряет свое очарование и хочется с него быстрее спрыгнуть.
– Выходит, карабкаться наверх приятнее, чем быть наверху?
– Именно. И я полагаю, что и мужчины, которых тянет к таким женщинам, это знают. Вам бросают вызов, и это влечет. Но как только победа одержана... – Она пожала плечами и бросила на него взгляд, который не пришлось долго разгадывать.
Нилс вздохнул удовлетворенно. Он чувствовал себя на удивление легко с женщиной, которая одним взглядом была способна разжечь в нем страсть.
– У нас в Кентукки пьедесталов не водится, – сказал он, – а если бы и водились, никому бы не позволили на них влезать.
Он подвинулся к ней чуть ближе. Она вся была соткана из противоречий, его принцесса. Храбрая, но такая неуверенная в себе.
– Кроме того, – вкрадчиво добавил он, – в прошлый раз вы не показались мне побежденной.
– Разве?
Он не мог удержаться от улыбки. Столько всего стояло на кону: жизни и смерти тысяч человек, а он сидел и ухмылялся, словно идиот, и ничего не мог с собой поделать – так ему было хорошо.
– Это я, как помнится, лежал, пытаясь вспомнить, как дышать, а потом споткнулся о собственный язык.
Она была достаточно великодушной, чтобы сделать вид, будто простила ему то, что он тогда сказал. Еще один плюс. Не всякая женщина способна великодушно прощать.
– Нам надо ехать к тебе домой, – сказал он потому, что действительно считал, что им пора. Но сказать – одно, а сделать – другое. Он не мог заставить себя встать и произвести те действия, которые считал правильными, вернее, не правильными, а благоразумными.
