Эмилия Остен - Версальская история
– Мне нет дела до того, что там «потихоньку отмечают» неизвестные «все», – отрезал Дориан.
Николя успокаивающе поднял ладонь.
– Понимаю, вам сейчас несладко, но я тут ни при чем, правда же? Однако теперь я тороплюсь. Вы придете послезавтра на утреннюю прогулку его величества? Монтеспан уговорила короля устроить завтрак на траве. Будет какое-то представление, станут выпускать в небо голубей, и все такое…
– Еще не знаю. – Дориан не ведал, каковы планы дяди. Возможно, после сегодняшнего скандала ему вообще лучше уехать. Он настолько не пришелся ко двору…
– В любом случае мы с вами еще увидимся. И не трогайте семью де Мелиньи – ради собственного же блага.
Раскланявшись с братом, Дориан направился прочь из дворца. Ему не хотелось видеть приторных лиц, встречать заинтересованные взгляды, не хотелось танцевать. Так хорошо начавшийся вечер закончился крахом. И во всем виноват он один: стоило быть осмотрительнее.
Дядюшка, как ни удивительно, не стал затевать скандал, только сказал, что «этого следовало ожидать». Дориан подождал немного, но больше упреков не получил. Весь последующий день он провел верхом, разъезжая по окрестностям и размышляя. Никаких выводов, правда, не сделал и к подходящему решению не пришел. На душе было гадко.
В королевскую часовню на мессу виконт отправился вместе с дядей. Дориан и раньше бывал здесь, появляясь при дворе в юности, однако с тех пор часовню перестроили и расширили. Службы в ней шли очень часто.
На передних скамьях, обитых роскошным голубым бархатом с золотыми лилиями, сидели король с королевой, члены королевской семьи, приближенные и фаворитки. Далее размещались дворяне и их гости из Парижа, приехавшие в Версаль отвлечься от суеты и грязи. Людей было немало. Не беда: отменная акустика позволяла без помех слушать мессу и проповедь. Особенно если у священника хороший голос.
У отца Анри, которого Дориан увидел на кафедре и приятно удивился, голос был превосходный – светлый, звонкий и благозвучный, совсем не походивший на голос старика. Как вскорости выяснилось, священник еще и восхитительно пел. Версальские меломаны остались в абсолютном восторге: преподобный де Виллуан на свое служение привез органиста из аббатства, и церковный инструмент зазвучал так, как надлежало. Господин дю Мулен, этот самородок из парижского предместья, отлично знал свое дело и с органом обращался словно с живым существом. Дориан мог это оценить и понять.
В тот вечер завсегдатаи скамеек, находившихся близко к королевской семье, чуточку потеснились, чтобы принять в свои ряды маркиза де Франсиллона и его племянника. Оба уселись на пятую скамью, рядом с почтенной четой де Фавро. Эти люди, претендовавшие на родство с самой богородицей, славились чванливостью и абы кого около себя не выносили. Впрочем, маркиз никогда не относил себя к «абы кому», а Дориана это нисколько не беспокоило.
– Обычно я не столь религиозен, но все утверждают, что этого проповедника следует послушать, – еле слышно разъяснил дядя.
Дориан потихоньку огляделся и, к своему смятению, увидал поблизости семью де Мелиньи в полном составе. Граф сидел прямой, как жердь, глядя перед собой, Арсен явственно томился, а Лоретта, имевшая вид бледный и несчастливый, пристально изучала спинку скамьи перед собой. Однако в тот миг, когда Дориан покосился на девушку, она подняла глаза и повстречалась с ним взглядом. Вспыхнув, Лоретта мотнула головой, поспешно открыла молитвенник и уткнулась в него.
Тем временем началась служба. Дориан не мог не признать, что полное священническое облачение к лицу преподобному де Виллуану не меньше, чем светское платье. Это подтверждали восхищенные взгляды местных дам и их опасливое перешептывание. Не зря отец Анри ведет себя как молодой – дамы от него в откровенном восторге. Дориан не удивился бы, если бы узнал, что у де Виллуана толпа поклонниц. Мысли виконта, однако, постоянно возвращались к Лоретте, и он позволил себе кинуть на нее несколько взглядов. Девушка сидела, опустив голову, пальцы ее вцепились в молитвенник.
Полмессы она провела как во сне. Дориан, от всего сердца сопереживавший ей, позабыв даже про свои терзания, тоже слушал вполуха.
Опомнилась Лоретта от голоса священника, приступившего к проповеди. Девушка словно лишь теперь узнала отца Анри и взглянула на него с изумлением.
– Сегодня я буду говорить о самом святом, самом светлом, самом чистом чувстве, которым одарил нас господь. О любви…
Лоретта прикрыла глаза, щеки ее непроизвольно раскраснелись. Дориан с усилием отвел от нее взгляд.
– Мы слишком часто произносим это слово. И вкладываем в него совсем не тот смысл, который был заложен исконно. Любовь для нас – это и преходящее, непрочное чувство, и близкие отношения между мужчиной и женщиной, и жертвенность, и принятие человека таким, каков он есть, и прямота без особой деликатности. Люди разные, и любовь у них разная. Даже у одного человека в сердце сосуществуют несхожие разновидности любви. Вот тут-то нас и подстерегает опасность – если одно и то же слово обозначает столь много, часто оно вовсе теряет смысл. Так было всегда. Давайте все вместе взглянем, что говорит о любви апостол Павел в первом послании коринфянам. Коринф в то время являлся очень богатым торговым городом. Там имелось множество храмов, посвященных языческим богам. Жриц продажной любви было едва ли не больше, чем честных женщин. Процветало воровство и разбой. Вот каким людям Павел силится втолковать, что такое подлинная любовь, как ее отличить от многих фальшивок…
Дориан видел, что преподобный Виллуан смотрит на дальние ряды, в темноту, и очень волнуется. Волнение доказывало, что говорить он будет искренне. Сколько раз он уже читал проповеди? Наверное, бесчисленное количество раз. И все же пламень в его душе не угас, это ощущалось.
– Вот что гласит Писание… – Отец Анри помолчал несколько мгновений и начал немного с другой интонацией, плавным, глубоким голосом, словно читал по писаному: – Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею – нет мне в том никакой пользы…
Голос на последних словах взлетел к стрельчатым сводам, зазвенел и снова мягко скользнул вниз.
– Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…