Жюльетта Бенцони - Изгнанник
– Моя мамочка умерла! – повторяла она сквозь рыдания. – Моя мамочка умерла!..
Потантен взял ее на руки, с трудом оторвав от матери, в платье которой она вцепилась с такой силой, какую трудно было ожидать от ее маленьких ручек.
– Нет, она не умерла, – утешал он девочку,– просто она заболела, и вы поможете мне, если сбегаете и найдете Лизетту.
Внезапно успокоившись, Элизабет серьезно посмотрела на него своими проницательными глазами, соскользнула на пол и выбежала из гостиной на лестницу, изо всех сил зовя Лизетту. Спустя мгновение Лизетта появилась. К этому времени Потантен уже положил под голову Агнес диванную подушечку и пытался прослушать биение сердца.
– Боже правый! – охнула горничная. – Что же случилось с мадам? Она…
Лизетта не закончила фразу, ее взгляд упал на маленький белый комочек батистовой ткани, который был зажат в руках Агнес конвульсивно сведенными пальцами и который она тут же узнала: «Ах, Бог мой!.. Зачем же она отдала ей это? Я думала, это должно было остаться только между нами!..»
Прежде всего она попыталась забрать из рук хозяйки эту вещь, которая, как справедливо полагала Лизетта, и была причиной ее нервного припадка. Но Агнес держала ее так крепко, как тонущий мог бы держаться за протянутую ему для спасения палку.
– Ладно, – сказал Потантен, – мы сейчас отнесем ее наверх в комнату. Пока вы ее разденете, я пойду разыщу мадам Белек. Она точно знает, как лечить болезни такого рода.
Некоторое время спустя Агнес лежала у себя в комнате на кровати, очень слабая, взволнованная, но в полном сознании. Горничным удалось ее раздеть, но когда Клеманс опять попыталась взять из ее рук рубашечку Мари-Дус, она жалобно, но протестующе застонала и быстрым движением спрятала эту вещь под подушку.
Некоторое время вокруг нее все суетились и бегали, и видно было, что она быстро успокаивается. Тем не менее было невозможно узнать у нее о причине происшедшего инцидента.
– Не придавайте значения, так… внезапный обморок, – сказала Агнес, и никто не посмел настаивать на большем, глядя на ее бледное отчужденное лицо и глаза, сухие и вдруг принявшие оттенок и твердость цемента. Никто, даже Потантен, который за свою долгую и верную службу обладал по сравнению с другими некоторыми привилегиями.
– Я надеюсь, вы еще не успели послать за доктором? спросила она наконец.
– Конечно, мы не посылали, – ответила Клеманс. – Я сама лучше всякого доктора умею справляться с вот такими нервными припадками. Но почему Адель не позвала кого-нибудь к вам на помощь? Я ведь видела, что она зашла к вам незадолго перед уходом мадам де Варанвиль…
– Она недолго оставалась… А теперь оставьте меня. И вот еще что: когда месье Гийом вернется, я запрещаю кому бы то ни было рассказывать ему о случившемся. К этому времени я смогу уже спуститься сама…
Оставшись одна, Агнес на какое-то время оставалась совершенно неподвижной, как статуя. Ей казалось, что если она пошевельнет хотя бы мизинцем или просто откроет глаза, то опять начнет кричать и плакать. Похоже было, будто только лишь тяжесть ее собственной плоти сдерживает сумасшедший ритм биения ее сердца и безумие, охватившее мозг и нервы, как кусочек ваты, приложенный на открытую рану, мешает крови вытекать из нее. Безучастная и окаменевшая, Агнес лежала на кровати и стремилась продлить это состояние небытия, поскольку оно успокаивало ее. Так постепенно она сползала в состояние бессознательности, и в какой-то момент ей показалось, что осталось только перестать дышать, чтобы больше никогда не вернуться к жизни…
Но нет! Это было не так-то просто. Не так-то просто вырвать из сердца образ мужчины, из-за которого она только что чуть не сошла с ума. Несколько позже, как Агнес и обещала, она все-таки выйдет из этого состояния оцепенения, которое иногда охватывало ее после пережитого смертельного страха или глубокого потрясения. В ту ночь, когда ее первый супруг старый барон д'Уазкур неожиданно умер, пытаясь перед этим овладеть ею, она впала в состояние, близкое к каталепсии, и потребовалось несколько дней, прежде чем удалось привести ее в чувство. Но, придя в себя, Агнес почувствовала огромное облегчение, казалось, благодать снизошла на нее, и она испытала нечто вроде возрождения. И теперь Агнес вновь стремилась оказаться в состоянии паралича, желая как можно скорее погрузиться в это странное и благодатное состояние.
Но вдруг поток новых слез, вырвавшийся из-под опущенных век, вернул ее к действительности. Она открыла глаза и осмотрелась: вокруг кровати нависал полог в виде балдахина из белоснежного шелка. Как часто она видела на его фоне горящее страстью лицо Гийома в жаркие ночи их любви… Эти воспоминания вдруг прервались резким, как вспышка пламени, взрывом ярости и безысходной тоски, вернувшимися с такой стремительной силой, что молодой женщине вдруг почудилось, что кровать заполыхала огнем, и Агнес вскочила на ноги. Пошатываясь и спотыкаясь на ходу, она поспешила в ванную, наполнила ледяной водой фаянсовый тазик и опустила туда лицо, не придержав даже рассыпавшиеся волосы. Выпрямившись, Агнес расплескала себе на плечи и грудь прохладную влагу, оказавшуюся спасительной. Но в то же время она увидала в большом овальном зеркале, висевшем как раз над туалетным столиком, отражение какой-то незнакомки, похожей на утопленницу. Эта глядящая на нее большая и странная женщина с мертвенно-бледным лицом и длинными мокрыми прядями черных волос, ниспадавшими на плечи, привела ее в ужас, но тем самым в какой-то мере и спасла ее, помешав погрузиться глубже в зловещий водоворот отчаяния. Гордость пришла на помощь раненому сердцу. В самом деле, может ли она, нормандка благородного происхождения, потомок древних родов Сэн-Совер и Ландмер, позволить уничтожить себя человеку, который появился неизвестно откуда и которого она же и вытащила наверх. И все из-за сумасшедшей страсти, какую он ей внушил; но если бы не она, он бы и сейчас еще торчал на флагштоках королевских фрегатов, где его так мало ценили, где он был, как и все остальные… Ах! Да… Адель права: он такой же, как и все остальные, в точности. Все они готовы, невзирая на титулы и даже на высокое происхождение, иметь любовниц, и чем знатнее их имя, тем более яркую из них они норовят себе подыскать. Их супругам при этом приходится делать вид, что они ни о чем не догадываются, или смотреть на это сквозь пальцы, или забыться в молитвах, а иные порой предпочитают вести себя как потаскухи, платя той же монетой неверному мужу. Такой выбор, и Агнес это знала, сделала и ее мать в свое время, которая по примеру многих других знатных дам ее окружения была вынуждена с этим смириться, так как принадлежала к высшему свету не только и не столько по своему происхождению, но во многом благодаря замужеству. А она – ее дочь, она всего-навсего мадам Тремэн, но не графиня де Нервиль. Это, кстати, лишний повод к тому, чтобы не уподобиться своим предкам в выборе существующих и общепринятых альтернатив: она должна отомстить за свое оскорбленное достоинство, и отомстить так, чтобы заставить трепетать Гийома, чтобы на всю оставшуюся жизнь он запомнил, что ему не удастся вести себя подобным образом и при этом оставаться безнаказанным.
