К. У. Гортнер - Откровения Екатерины Медичи
Он снял одежду и стоял передо мной нагим. Никогда прежде я не любовалась им во всей наготе — не было этого прежде и не будет позже. В тот вечер, однако, он воплощал все, что мне когда-либо хотелось увидеть, — высокий, горделивый, мускулистый, как юноша, хотя и раздавшийся с годами.
— Сегодня, — прошептал он, — я хочу ласкать свою жену.
Той ночью я узнала, какова должна быть настоящая страсть. Ничто не тяготело над нами — ни супружеский долг, ни бдительная любовница, ни отчужденность посторонних людей, столь часто сопровождающая это действо. Были только мы двое; и только однажды, той ночью, наши желания слились и стали единым целым. В самые упоительные минуты я блаженствовала так же, как Дженет Флеминг, и ощущала себя женщиной во всех смыслах этого слова. Генрих остался со мной до утра; его руки обвивали меня, а я заснула, положив голову ему на грудь, убаюканная мерным биением его сердца.
Была середина декабря. Той ночью мы зачали мое любимейшее дитя.
Глава 14
В этот раз я рожала в нашем уютном Фонтенбло; прошло каких-то два-три часа, и вот я уже впервые держу на руках своего третьего сына, Генриха-Александра, титулованного герцога Анжуйского.
Я полюбила его всем сердцем с первой же минуты, как его положили в мои объятия. И не только потому, что он был вылитый Медичи — смуглая кожа, черные глаза с длинными ресницами. Было еще нечто, явственно ощутимая связь, которая не распалась, когда он покинул мою утробу. Я часами баюкала его; к вящему негодованию фрейлин, я даже позволяла ему сосать мою грудь, хотя у него имелась кормилица. По мнению Лукреции, негоже было, чтобы меня видели кормящей грудью младенца, словно крестьянка, но меня это ничуть не заботило.
Я хотела лишь одного — быть со своим сыном. Следующий год был одним из счастливейших в моей жизни, хотя именно в этом, 1552 году разразилась война. Ожесточенные споры за герцогство Миланское снова вынудили нас поднять оружие в защиту Италии против императора Карла V Габсбурга. На сей раз, однако, Генрих перед отбытием к местам военных действий, в парадном зале, перед лицом всего двора, взял меня за руку и объявил:
— Я поручаю в мое отсутствие управлять делами страны королеве, моей супруге. Она станет править вами, и ее решения надлежит почитать и исполнять с тем же рвением, как если бы они были моими собственными.
Слезы затуманили мне глаза, а он повернулся ко мне и прошептал:
— Ты это заслужила, жена моя.
Немногие королевы в истории Франции удостаивались подобной чести, и я, глядя поверх плеча Генриха на придворных, заметила, что Диана, сидевшая за своим столом, оцепенела и лицо ее залила смертельная бледность. Восседавший рядом монсеньор побагровел от злости. Теперь они знали, что более не смогут безнаказанно глумиться надо мной, и этот нежданный триумф вполне возместил все те унижения, которые я вынуждена была терпеть годами.
Вечером того дня в моих покоях Генрих вел разговор о моих обязанностях.
— Пускай Совет направляет тебя, однако помни, что ты — регент, и никак иначе. Будь тверда, Екатерина, — прибавил он с улыбкой, — как часто бываешь тверда со мной.
Затем он лег со мной в постель и ласкал меня с непринужденной осведомленностью старинного друга.
К возложенной на меня ответственности я отнеслась серьезно: присутствовала на заседаниях Совета, принимала послов и приставила наших праздных дам заниматься укладкой припасов для войска. Вечерами я писала Генриху, подробно сообщая обо всем, хотя война, которая начиналась для нас с такими вдохновенными надеждами, обернулась тягчайшим испытанием. Миланцы, так отчаянно молившие о помощи, оказали сопротивление продвижению наших войск, а Карл V вкупе со своим сыном, Филиппом Испанским, собрал внушительную армию, которая вскоре обильно оросила землю герцогства Миланского французской кровью.
Через три месяца после того, как Генрих во главе большого войска выступил на избавление Милана от имперского ига, он вернулся во Францию изможденным и исхудалым. Больше половины тех, кто отправился с ним, были либо ранены, либо убиты, и, кроме того, мы опустошили казну.
— Я вынужден просить мира, — сказал мне Генрих. — В противном случае Карл и Филипп нас уничтожат. Я потерпел поражение. Милан больше никогда не будет нашим.
— Поступай так, как считаешь лучшим для Франции. — Я присела рядом с ним.
Он устало кивнул и отправил посольство ко двору Габсбургов. Пока обсуждались условия мира, пришло известие, что Карл V, мучимый подагрой, решил отречься от престола и передал Австрию, Фландрию и германские земли своему младшему брату, а Испания, Нидерланды и владения в Новом Свете перешли к его сыну Филиппу, женатому на Марии Тюдор, сестре покойного короля Англии.
В следующие два года я произвела на свет своих последних детей. В мае 1553 года родилась моя дочь Марго, а годом позже — четвертый, и последний сын Эркюль. Оба явились в мир под знаком Тельца, равно способного и на пылкую страсть, и на предательство.
Когда мне исполнилось тридцать шесть лет, я познакомилась с Мишелем Нострадамусом.
Голод и ненастье царили на юге, и к ним прибавилась вспышка чумы, приведшая к массовому бегству крестьян в города. Я читала леденящие душу донесения бургомистров: дабы предотвратить проникновение заразы, введены войска, жители оказались заперты в городских стенах, для мертвецов роют общие могилы, а уцелевшие вынуждены добывать себе пропитание на свой страх и риск.
Подобно всем, я холодела при одной только мысли о чуме. При дворе за все то время, что я прожила во Франции, не было ни единого случая этого заболевания, но ведь и одного больного хватит, чтобы погубить нас всех. Так вымерли целые династии, а потому я потребовала, чтобы в детских покоях строжайше соблюдались все гигиенические предосторожности: чтобы все полы были застланы коврами, а не камышом, в котором кишели блохи, а белье стиралось трижды в неделю. Я подозревала, что чума распространяется при посредстве грязи и неопрятности; особенно страшили меня крысы, и потому я пошла на изрядные расходы, дабы в изобилии заселить кошками все кухни, конюшни и иные надворные строения.
Когда до меня дошли рассказы о некоем враче, который странствует по охваченным чумой краям, потчуя больных самолично изготовленными пилюлями из розовых лепестков, я тотчас испытала живейший интерес. Мишель Нострадамус, как сообщили мне, был обращенный в католичество иудей, который опубликовал доклад касательно лечения чумы. Он овдовел и теперь поселился в родных местах, в Провансе; к моему изумлению, он считался также и весьма одаренным ясновидцем.
