Филипп Эриа - Время любить
– У меня времени не было. Неужели это действительно так интересно?
– Ясно, интересно, раз я тебе рекомендую прочесть.
Мы сидели за столом, теперь накрывали уже в комнатах. Летний сезон кончился, и наши обеды под шелковицами возобновятся не раньше будущей весны, когда проклюнутся первые листочки. Скоро начнем отапливать дом, в нижнем этаже толстые своды долго хранили дневное тепло, но, если я поздно засиживалась за работой у себя в кабинете на втором этаже, приходилось включать радиатор. Рено до сих пор спал с открытым окном, он любил, чтобы ночью было свежо. Хотя по общему мнению осень – пора печальная, я полюбила нынешнюю осень за то, что мне было особенно приятно возвращаться к нашим старым привычкам.
Мне казалось, будто меня увлекает какое-то глубинное течение. Но я беспрерывно прислушивалась к себе. Не было ли безумием с моей стороны вновь искушать судьбу, живя вот так, по-прежнему в тесной близости с сыном? Но что же делать, с другой стороны? Могла ли я изгнать его, перевести в другой лицей только по той причине, что мы слишком любим друг друга?
Вместе с Ирмой, которая несла на вытянутых руках суповую миску, в столовую ворвалось благоухание супа с зеленью.
– Первый раз в сезоне! – заявила она.– Пусть мадам загадает желание. И ты тоже, философ.
Ирма гордилась тем, что тот, за кем она присматривала еще в те времена, когда он только-только начал играть в песочек, достиг таких высоких степеней науки, будто формирование его личности началось именно с их далеких игр в прятки.
– Ну? – спросила я, наливая себе суп.– Что же такое он рассказывает в своей статье?
– Он не рассказывает, а обличает. Представь себе... – Рено, усердно поглощавший суп, отложил свой отчет, потом снова приступил к рассказу, не утеряв нити. – Представь себе, некоторые породы животных вот-вот исчезнут.
– В наших широтах? – рассеянно спросила я.
– Я тебе не о наших широтах говорю, потрудись, пожалуйста, слушать... Хотя Поль Гру указывает на этот факт мимоходом, но и в наших тоже. Слыхала о ягнятнике бородатом? Это хищная птица, он даже больше орла... Передай мне, пожалуйста, пармезан... Так вот, ягнятников осталось всего несколько пар в Пиренеях и две на Корсике: их выследили, мы могли бы с тобой их увидеть. Но самое страшное положение создалось в Новой Зеландии, на Борнео и на Суматре.
– Действительно, твой Поль Гру специально ездил изучать этот вопрос на месте по поручению какой-то международной организации.
– Ага, видишь... Почему же ты мне об этом ничего не говорила? Это так интересно.
– Могу сказать тебе лишь одно: этого господина я знаю только как клиента. И вертеть им нелегко. И угодить ему тоже.
– Ничего удивительного. Это же личность. Пускай он ткнет носом те правительства, которые за это отвечают.
Весь вечер разговор шел только о Поле Гру. Рено приставал ко мне, когда я снова его увижу.
– В конце месяца. Он сообщил мне, что вернется в Европу на какой-то конгресс в Швейцарии. И специально заглянет сюда – посмотреть, как идут работы над его домом. Значит, мы с ним встретимся.
– Мам, будь добренькая, привези его тогда к нам ужинать.
Эта перспектива мне не слишком улыбалась. С меня лично хватало тех трех-четырех часов на стройке, в течение которых мы спорили с Полем Гру. Но мне не хотелось глушить новые зоологические увлечения Рено. Поэтому-то в один прекрасный день мы все трое очутились в нашей столовой; гость сидел по правую мою руку, Рено – по левую, и поначалу все шло хорошо. Поль Гру, еще не прокатавший перед публикой свой будущий доклад на конференции, не заставил себя просить, когда Рено заговорил о его статье. Чувствовалось, что он очень рад высказаться перед этой случайной аудиторией, пусть даже состоящей из лицеиста и его мамы. Должна признать, что он великолепно владел материалом и, не задумываясь, приводил кучу нужных цифр. Впрочем, перед лицом нашего невежества он много выигрывал.
– Двести двадцать семь видов млекопитающих,– перечислял он,– триста двадцать один вид птиц находится под угрозой полного вымирания или близки к тому.
– Ой! – воскликнул Рено, мысленно представив себе эти гекатомбы.
– ...И по самым различным причинам. Главное, из-за беспечности и преступного отношения. Конечно, известную роль играет также и свойственная человеку мания разрушения, однако основное – это страсть к наживе, корысть, желание шикануть, тщеславие – все измышления мужчин. И женщин тоже.
– Ого! – заметила я с довольно дешевой иронией.– Не сомневаюсь, что это именно наша вина.
– Да, мадам, ваша. Сначала птичьи перья служили украшением диких племен, но с расцветом цивилизации эту привилегию вы взяли себе. И шли от победы к победе. Шиншилла в диком состоянии теперь не встречается или почти не встречается. А раньше районы, примыкающие к Андам, буквально кишели этими зверьками. Некоторые разновидности исчезли, другие исчезают. И все из-за вас.
– Но, по-моему, сейчас их разводят искусственно.
– Да, разводят, но они вырождаются. Новое бедствие. Стоит только человеку приложить свою руку... Но зло повсюду. На Яве насчитывается в наши дни всего двадцать экземпляров носорогов. На острове Уджунг-Кулон.
– Ой! – снова воскликнул Рено.– А где это?
– У западного берега Явы. И эти-то существуют лишь потому, что на них запрещена охота, а иначе бы... Мне это лично известно: я только что оттуда.
– Ну хотя бы в уничтожении носорогов женщины неповинны.
– Совершенно верно, мадам. Непосредственно в банде, простите на слове, они не участвуют. Но рог носорога содержит весьма ценное возбуждающее вещество. Если бы нас не слушали столь юные уши, я мог бы привести вам весьма любопытные подробности.
– Неужели вы думаете, что я не знаю, что такое возбуждающие средства? – с видом человека искушенного заявил Рено.
Смутное раздражение, которое я испытывала в тот вечер с первой же минуты, объяснялось не одним только ворчливым нравом нашего гостя, его тяжеловесностью, его манерой снисходительно перешагивать через все трудности, могущие смущать глупцов. Мне было неприятно, что он так легко завладел вниманием моего сына. Когда на пароходе я объявила Рено о своем намерении выступить свидетелем в защиту Патрика, меня несколько разочаровала его умеренная радость и столь же умеренное удивление. Неужели он так скоро распрощался с романтикой? Потому что в случае с Патриком его интересовала только романтическая сторона дела. А сейчас, в том внимании, с каким он слушал статистические выкладки Поля Гру, я видела лишь тягу к реализму. И я билась в противоречиях. Как же так! Рено развивается, отходит от того мальчика, каким был прежде. Словом, я чуть ли не с сожалением вспоминала его ребячество и детские парадоксы, с которыми еще так недавно боролась.
