Жюльетта Бенцони - Коллекция Кледермана
– Я не уверен, что похоронили именно его. Видаль-Пеликорн тоже сомневается…
Графиня с ужасом воззрилась на Альдо:
– Вы говорите серьезно?
– Серьезнее некуда! Возможно, вы заметили – или не заметили, потому что они старались не бросаться в глаза, и было много народа – двух человек, впрочем, довольно заметных, высокого роста в дорожных костюмах. Они не оставляли записей в книге скорби и ни с кем не разговаривали. Они только наблюдали.
– Не заметила. И кто они?
– Старший суперинтендант Гордон Уоррен из Скотленд-Ярда и глава французской сыскной полиции Пьер Ланглуа, с которым мы с Адальбером состоим в дружбе. Вы же понимаете, что люди такого ранга не стали бы беспокоиться просто так, даже ради такого человека, как Кледерман.
– А как вы пришли к тому… о чем вы мне только что сказали?
Альдо рассказал о своем визите в Институт судебно-медицинской экспертизы, о своих чувствах при виде изуродованного трупа, о внезапном появлении Гринделя, о том, как племянник сообщил о «неопровержимом доказательстве», которое подтвердила Лиза в своем личном разговоре с Ланглуа…
– В самом деле, все это так странно! И что вы намерены предпринять теперь?
– Попытаюсь найти моего тестя и поймать убийц с помощью Адальбера… и кое-кого еще. Поэтому не отчаивайтесь, моя дорогая бабушка! Расскажите мне о малышах! Вы знаете, мне их очень не хватает.
– Они тоже без вас скучают! Особенно, разумеется, близнецы! С их воображением они представляют вас неким гениальным авантюристом, охотником за сокровищами и одновременно рыцарем, защищающим – одному богу известно почему – вдов и сирот! Антонио даже уверен, что у вас где-то в секретном месте спрятаны доспехи, которые вы надеваете, отправляясь на охоту за разбойниками. Это приводит в отчаяние их мать, настоящую швейцарку, уважающую себя и покой своей семьи!
– Не разуверяйте их! Пусть фантазируют! И поцелуйте их за меня. Я надеюсь, вы отвезете к ним их мать?
– Я бы этого хотела, но не знаю когда! Все будет зависеть от завещания. Господи! Я совсем об этом забыла! А после того, что вы мне сказали, это вообще кажется абсурдным! Ладно, посмотрим!
– Когда будет вскрыто завещание?
– Завтра после обеда в резиденции. Вы должны были получить приглашение…
– Я не получал его, но, вполне вероятно, что оно ждет меня в Париже или в Венеции, если его послали в последние дни. В котором часу?
– В три часа. Не опаздывайте! Мэтр Хиршберг, нотариус, очень щепетилен в этом вопросе. В три часа пять минут двери будут закрыты!
– Ни секунды в этом не сомневаюсь!
Он помнил этого нотариуса из Цюриха с давних пор, еще когда он приезжал в Вену для подписания их с Лизой брачного контракта… Прошло всего несколько лет. Мэтр был человеком чрезвычайно суровым. Едва ли он с тех пор изменился. Среднего роста, но сухой, словно побег виноградной лозы, со стриженными ежиком темными с проседью волосами, со строгим лицом, с большим носом и в очках, скрывавших единственную оригинальную черту во всем его облике – глаза разного цвета, один карий, другой серый. Нотариус одевался по моде начала века: черный редингот, черный жилет с цепочкой от часов, толстой, словно якорная цепь. Он никогда не менялся, только волосы со временем стали совсем белыми. Когда Альдо увидел его впервые, мэтр показался ему настоящим воплощением закона. Ему должна была бы пойти мантия судьи. Когда новоиспеченный молодожен поделился своими мыслями с тем, кто только что стал его тестем, тот засмеялся:
– Я согласен с тем, что его не назовешь весельчаком, но он мог бы позировать для статуи порядочности. Он не шутит ни с кодексом, ни с деньгами своих клиентов!
Поэтому Альдо очень удивился, когда на другой день в рабочем кабинете Морица мэтр Хиршберг пожал ему руку с неким подобием теплоты и сказал:
– Я бы предпочел, князь, встретиться с вами при других обстоятельствах. Примите мои искренние соболезнования и займите ваше место!
– Благодарю вас, мэтр, но… разве мы будем одни?
В самом деле, с момента своего приезда в особняк Кледермана, который он так хорошо знал, в этой комнате, где все говорило о личности хозяина дома, Альдо встретил лишь дворецкого Грубера, в глазах которого блестели слезы, голос звучал хрипло, и он едва не бросился в объятия Морозини. Нотариус вытащил из кармашка жилета массивные золотые часы.
– Нет, не волнуйтесь! Сейчас всего лишь без пяти минут три.
Он убирал часы, когда Грубер открыл дверь перед Лизой, за которой следовали ее бабушка и Гаспар Гриндель. Молодая женщина, по-видимому, справилась с отчаянием предыдущего дня. Она приветствовала мужа кивком, тот поклонился ей, затем поцеловал руку госпоже фон Адлерштайн. Что же касается Гринделя, то Альдо сделал вид, будто его не заметил. И это было правильно, потому что князь чувствовал непреодолимое желание ударить кузена Лизы.
Когда все заняли свои места в креслах, выстроившихся в один ряд перед большим письменным столом в стиле Людовика XV из ценного дерева работы Рентгена, на столе не было ни одной бумаги. Нотариус обратился с короткой продуманной речью к этой семье, сраженной потерей такого исключительного человека, другом которого он был на протяжении долгих лет. Потом он взял портфель из черной кожи, лежавший с ним рядом, открыл его, достал плотный конверт с восковыми печатями. Мэтр Хиршберг сломал печати и вынул из конверта папку, которую положил перед собой.
– Я намерен приступить к чтению последнего завещания. Оно написано рукой Морица Кледермана. Оно составлено после рождения его внуков и аннулирует все завещания, написанные ранее.
– Оно мне кажется очень внушительным! – заметил Гриндель, нервно облизывая пересохшие губы.
– Это связано с тем, что покойный подробно перечисляет все составляющие огромного состояния и не менее внушительной коллекции драгоценностей… А теперь прошу, пожалуйста, больше меня не прерывать!
Пока он перечислял все то, что составляло состояние Кледермана, Альдо старался не показывать своего изумления. Он знал, что его тесть очень богат, но не представлял, до какой степени, и теперь спрашивал себя, не превосходит ли во много раз его богатство состояние техасского миллиардера Корнелиуса Б. Уишбоуна. Кроме банка и дворца в Голденкюсте, банкир владел землями, домами в Швейцарии, во Франции, в Англии и в Голландии. В конце концов, Морозини потерял интерес к этому процессу и принялся наблюдать за Гринделем. Племянник явно открывал для себя объем наследства и, не переставая, облизывался. Что касается Лизы, неподвижной и какой-то отсутствующей, ее как будто это вообще не касалось.
