Елена Езерская - Бедная Настя. Книга 8. Воскресение
Этой встречи князь ждал с особым волнением — вернувшись в Ново-Архангельск из поездки на остров Уналашка, где он знакомился с жизнью русского поселения, Репнин получил письмо от Анны, и ее ответ, хотя и был облечен в изящную форму и дан в сослагательном наклонении, подразумевал — «да», чему Михаил поверил не сразу и еще долго перечитывал обращенные к нему строки: «Однако по прошествию времени считаю ваш план соединения наших семей уместным, ибо никем из близких нам людей в нем не было найдено ничего предосудительного к памяти наших покойных супругов и к счастью наших детей. За сим полагаю возможным исполнить последнюю волю моей любимой сестры и обожаемой вашей супруги с тем, чтобы благородная душа ее на небесах возрадовалась и служила нам впредь добрым и верным покровителем. Вам же остается выбрать решение, которое обяжет меня ждать вас здесь, в Петербурге или отправиться за вами в Новый Свет, дабы соединить наши фамилии по всем правилам и законам Божьим…».
Убедившись, что прочитанное не снится ему, Репнин в порыве был готов немедленно ехать на встречу с Анной, пока торговая бригантина Российско-американской компании еще стояла в доках Ново-Архангельска, но вместе с тем понимал и то, что даже такое существенное обстоятельство, как женитьба, не дает ему пока основания для скорого возвращения в столицу. Но не превратит ли для Анны слишком долгое ожидание возвращения князя в Петербург в повод для лишних раздумий о данном ею согласии — искреннем, но, вполне возможно, импульсивном, и не изменит ли она своего мнения об их браке, осуществление которого задержится на неопределенное время? Однако имеет ли он право просить Анну приехать к нему и подвергнуть ее испытанию столь тяжелого и утомительного переезда и, тем более, лишать Анну цивилизации, а, главное, общества детей, которые ни в коем случае не могли быть перевезены на Аляску, ибо быт здесь был приемлем лишь для привыкших к суровой жизни промышленных работников и аборигенов?
Разумеется, женщины в крепости жили, но в основном они были из местных индейских племен: с удовольствием постигали православие и носили русскую одежду — ситцевые платья, косынки или ленты, вплетая их в косы. Жены же счетовода главной конторы Лысова и библиотекаря Матвеева и вовсе одевались, как мещанки, так что по внешнему виду их было бы трудно отличить от какой-нибудь аптекарши или чиновницы в небольшом уездном городке. К благородным дамам ново-архангельского женского собрания относились супруги купцов, имевших постоянное дело на этих землях и не отлучавшихся с момента приезда на материк, ведя все дела с родиной через партнеров и управляющих компании. А возглавляла эту табель о рангах жена правителя крепости капитан-лейтенанта Родичева — урожденная княжна Гагарина, принадлежавшая к старинной русской титулованной фамилии и безропотно приехавшая на Аляску вместе с назначенным в Ново-Архангельск мужем, будучи беременной первым ребенком.
Екатерина Павловна — изящная, всегда по моде одетая и причесанная брюнетка по возрасту не старше Анны — не только руководила в крепости светской жизнью, но и учила в действовавшей на острове школе русской грамоте и музыке индейских детей, не жалея на то сил и времени. А по субботам собирала всех офицеров гарнизона и старших промышленников на музыкальный салон, в котором чудесным контральто пела романсы и арии из опер, с успехом аккомпанируя себе на стоявшем в гостиной рояле, специально привезенном по просьбе ее супруга из Европы. И все же, хотя быт в крепости был обустроен основательно и добротно и, в общем-то, мало чем отличался от жизни любого губернского городка, а дом коменданта, где жил Репнин, обставлен был с комфортом, — в нем даже были стекла в рамах окон! — Михаил пребывал в смятении: стоит ли спешить с заключением брака, вызывая Анну сюда для венчания?
Екатерина Павловна, отметив озабоченность посланника Александра, как-то затеяла с Репниным разговор, по-женски умело вызвав его на откровенность, и, выслушав все доводы «за и против», спросила — чего в действительности вы боитесь, князь? И от ее прямого вопроса и пытливого взора умных и доброжелательных глаз Репнин смутился, ибо не хотел, точнее, боялся признаться даже самому себе, что, оттягивая под разными предлогами решение о приезде Анны, он пытается понять, готов ли он к тому, чтобы соединиться в реальной жизни с той, что всегда была для него предметом стороннего и восторженного обожания.
Парадокс заключался в том, что Репнин все еще помнил даже не саму Анну, а свое чувство к ней — трогательное и возвышенное. Полный романтических грез и иллюзий, он на самом деле никогда не знал настоящей Анны — женщины, матери. Все это досталось его другу — Владимиру Корфу. Репнин же все это время жил идеальными представлениями о той, что поразила когда-то его воображение. И поэтому, когда Лиза перед уходом взяла с него клятву обвенчаться с Анной после ее смерти, Репнин как будто вернулся в прежние времена и погрузился в сладкий сон, в котором он неоднократно по молодости рисовал себе счастливый момент соединения с Анной. Однако сон этот был похож на книжную историю, сочиненную им под впечатлением своего увлечения Анной, и не имел ничего общего с реальной жизнью.
И вот теперь, когда он должен был в силу обстоятельств превратить когда-то столь прекрасную сказку в быль, воплотить фантазию в явь, Репнин задумался — а не случится ли так, что прежний предмет его поклонения и восторгов окажется лишенным тех удивительных качеств, которыми он его и наделил в своем воображении? Михаил испугался — будет ли в его душе и сердце место не для ангела, чей образ был извлечен им из потайных кладезей его сознания, склонного к поэтическому, а для вдовы его друга, матери двух детей, в свои тридцать с небольшим испытавшей и пережившей немало? И не завершится ли ожидание чуда разочарованием, и не станет ли благословленный Лизою брак мукой для них обоих — для него и Анны?
Терзаемый всеми этими сомнениями, Репнин задержался с ответом, отправив обратное письмо в Двугорское с последним кораблем, уходившим через океан с грузом из колоний, решившись на него лишь после вторичного разговора с Екатериной Родичевой. Женщина гордая и властная, она считала эти свойства наследственными и, узнав, что избранница князя тоже принадлежит к знатному роду Долгоруких, сказала Репнину без обиняков: ваше затянувшееся молчание, князь, унизительно для той, кого вы успели обнадежить своей просьбой стать вам женой и верной спутницей по жизни; и каковы бы искренни и оправданны ни были ваши размышления о будущем новой семьи, вы не имеете права позволить женщине даже догадываться о них, и тем паче — знать; однако чем дольше вы предаетесь, пусть и справедливым, рассуждениям, тем больнее раните ее, заставляя думать, что предмет ваших сомнений не ваши собственные мысли, а она сама — одинокая и беззащитная в глазах и мнении света женщина, вдова и мать.
